Природа моря – трагедия. Недаром жанр трагедии придуман морским народом – греками. Кому как не жителям приморского города, на который обрушивалось столько трагедий, про это знать? Даже не то чтобы знать, но чувствовать исторической и географической памятью? Есть же в человеке такой инстинкт – исторический и географический. Человеческий.
По таковой причине нельзя не согласиться с правильным решением устроить самую масштабную выставку самого знаменитого русского мариниста Ивана Айвазовского в Петербурге, в Русском музее. Тем более что Петербург – парадоксальный морской город. Морской город, отвернувшийся от моря. Здесь несколько морских училищ, сеть кораблестроительных НИИ, верфи, порт, а … моря-то нет. Единственный в мире морской город, центр которого не море, а огромная, похожая на озеро река.
Вспомните любой город у моря. Северный Мурманск, южную Ялту или Барселону, Марсель, Хельсинки. Все они развернуты к морю. Вдоль моря – променад в курортных городах или главные площади, если города не курортные. В Петербурге ничего подобного. Зимний развернут фасадом к Неве. Здесь – центр, а море – далеко. На отшибе. Раньше еще можно было увидеть море, если доехать до станции метро «Приморская» и вдоль Смоленки – к заливу. А сейчас – извините: насыпные территории.
Почему так получилось – долгий разговор. Приходится отделываться привычной для нас фразой: исторически так сложилось. Но так или иначе, а петербуржцев тянет к морю. Меня вот занесло на неделю в Адлер, в декабре, так каждый вечер шел к пляжу и смотрел на белые валы, и слушал, как они разбиваются о берег и, шипя, откатываются назад. Может, поэтому таким успехом у петербуржцев пользуется выставка Айвазовского. Очереди. Хочется посмотреть на море. Разное. Бурное, спокойное. Опасное, ласковое. Все одно – трагическое.
Место на Олимпе
Выставка приурочена к юбилею Ивана Константиновича Айвазовского (1817- 1900). Жил он долго и, казалось бы, счастливо. Главный живописец Морского штаба России. Международные выставки, премии, российские и международные, работал, что говорить. За всю свою долгую жизнь нарисовал более 6 тыс. картин. Фабрика, завод! Сын разорившегося армянского купца из Феодосии, потомок старого армянского купеческого рода. Предки бежали из турецкой Армении от погромов в Галицию, жили во Львове, а уже дед перебрался из тогдашней Австро-Венгрии в Россию, в Крым.
Отец разорился, и если бы на талантливого мальчика-рисовальщика не обратил внимание феодосийский градоначальник Александр Казначеев, не пробиться бы. Пробился. Был один неприятный момент в начале карьеры. Учился Айвазовский в Петербурге у мариниста Таннера. Учитель был суров. У учителя были свои правила: пока ты у меня не закончил обучение, не смей выставляться. А Иван Айвазовский возьми и нарушь правило учителя. Представил шесть картин на осенней выставке в Академии художеств 1836 года. Отзывы в прессе благожелательные, чего еще хотеть? Правило есть правило. Таннер пожаловался на ученика, нарушившего его запрет, императору и по личному распоряжению Николая I картины были сняты с выставки.
Через полгода Айвазовского простили, только перевели к другому учителю, к баталисту Василию Зауервейду. А дальше-то все пошло как по маслу! Большая золотая медаль за картину «Штиль», на два года раньше срока выпущен из Академии художеств, и шесть лет за счет академии – работа за границей, в Италии. О таком только мечтать можно! В Венеции Иван Айвазовский навестил своего старшего брата, Габриэля, будущего архиепископа Армянской апостольской церкви, полиглота, историка и переводчика. Лучший перевод басен Крылова на армянский язык, его, Габриэля Айвазовского.
Ему никакой градоначальник не помогал. Учился в церковно-приходской школе, оттуда в силу замечательных способностей отправлен в Карасубазар (ныне Белогорск) к замечательному воспитателю – отцу Минасу Медици. А уже тот, поучивши талантливого мальчика, направил его в Венецию продолжать обучение, в Академию мхитаристов. Есть такой армянский монашеский католический орден, штаб-квартира на острове Сен-Лазар в венецианской лагуне. На этом острове среди мхитаристов жил Байрон, армянский язык учил.
Вот туда, к старшему брату, приехал Иван Айвазовский. Подарил монахам картину «Хаос. Сотворение мира». Потом Габриэл вернулся в Россию и в православие, написал «Историю России» (на армянском языке), «Историю Турции» (два тома, тоже на армянском), основал в Феодосии крупнейшее в России армянское (Халибовское) училище, а его брат шел от успеха к успеху. Стал прославленным русским художником. Причем ведь как бывает: художник при жизни прославлен, а спустя какое-то время его переоценивают. Ну, говорят, какой же Мейсонье, когда одновременно с ним жил Ван Гог? В случае с Айвазовским это не срабатывает. Великий английский маринист и пейзажист Джон Тернер, которого считают предтечей импрессионистов, то есть вовсе и совсем не похожий на Айвазовского, был так потрясен картинами русского художника, что посвятил ему стихотворение. По-итальянски написал стихотворение, почувствовал, что романтику Айвазовскому больше всего подобает, подходит Италия. Так что место на Олимпе у Айвазовского прочное как при жизни, так и после смерти.
Глубоко скрытое
Один из самых мудрых писателей мира, Джордж Оруэлл, однажды заметил: «Жизнь всякого человека, если посмотреть на нее изнутри, предстает чередой сплошных поражений». На то он и англичанин, чтобы вылепливать парадоксы. Всякого? Помилуйте, какие поражения у Айвазовского? На автопортрет его поглядите: такой дядя, умиротворенный, в бакенбардах на полхолста. Какие поражения? А вот были наверняка у Ивана Айвазовского поражения. Потому что – море. Потому что человек, так любящий море, так всматривающийся в стихию трагедии, не может не быть соприроден трагедии. По-философски говоря, не может не быть имманентен трагедии.
Какой? А бог его знает… То-то и оно, что трагедия была спрятана, скрыта умиротворенностью и распушенными, холеными бакенбардами. Со спокойной, умиротворенной душой «Девятый вал» не нарисуешь. Может, что-то личное, глубоко скрытое. И то, с первой своей женой Айвазовский прожил 12 лет. А спустя 12 лет жена от него ушла. Нет, не к любовнику. Просто ушла – и все. Надоел. Каково это со всеми своими успехами, славой, премиями, должностью главного художника Морского штаба великой державы получить в лоб узкой женской пяткой? Причем это же не современный мир, где развод в порядке вещей. Это царская Россия, где разводы фактически запрещены. Только по спецразрешению высшего церковного органа страны Священного синода можно было развестись супругам. Во всяком случае, Айвазовский развелся с первой своей женой спустя 17 лет после того, как она от него ушла.
Думаю, что этот разрыв был для него ударом. Крепким, настоящим. Между прочим, я нисколько не осуждаю первую жену художника. Жить с талантливым человеком – тяжелый труд. Кто его выдерживает, поклон до земли. Кто не выдерживает, упрека не заслуживает. Каково это женщине понимать, что она для мужа не так важна, как холст, подрамник, пахнущие краски и … море. Она ведь живой человек, мать его детей вообще-то. А ему важнее краски и море. Одной из причин разрыва было то, что жена хотела жить в столице, Петербурге, а Иван Айвазовский и слышать об этом не хотел. Он хотел жить в городе, развернутом к морю лицом, в своей родной Феодосии, а не в блистательном Санкт-Петербурге, отвернувшемся от моря.
Фортуна не отвернулась от художника, спустя пять лет после развода он снова женился на красивой, молодой вдове феодосийского купца, Анне Бурназян. Она пережила мужа на 44 года и умерла в Феодосии в 1944 году во время немецкой оккупации. Так что Иван Айвазовский умел держать удары судьбы. Потому и прожил так долго, что в России с талантливыми людьми случается нечасто. Это же русский поэт и певец Высоцкий спел-выкрикнул: «С меня при цифре 37 в момент слетает хмель…», жить-то ему самому оставалось после этой строчки недолго. А Иван Айвазовский умудрился в юности общаться с Пушкиным, а в старости беседовать с Чеховым. Чехов со свойственным ему юмором, беспощадностью и умом в письме к приятелю оставил точный портрет Айвазовского: «Бодрый старик, помесь добродушного армянина с заевшимся архиереем, руки имеет мягкие и подает их по-генеральски. Недалек, но натура сложная и достойная внимания. В себе одном он совмещает и генерала, и архиерея, и армянина, и художника, и наивного деда, и Отелло. Женат на молодой и очень красивой женщине, которую держит в ежах. Знаком с султанами, шахами и эмирами. Был приятелем Пушкина, но Пушкина не читал. В своей жизни он не прочел ни одной книги. Когда ему предлагают читать, он говорит: «Зачем мне читать, когда у меня есть свои мнения?» Я у него провел целый день…»
Все точно. Только с чтением Чехов ошибся. Это такое кокетство великих мастеров изобразительных искусств. Дескать, да мы-то что? Мы – мастеровые, ремесленники. Чего нам читать-то? Подобным же образом ошарашил Льва Толстого великий скульптор, автор уникальной конной статуи, абсолютного шедевра среди памятников всего мира, памятника Александру III, Паоло Трубецкой. На вопрос гения литературы, какие его произведения читал гений ваяния, тот ответил: «А я вообще художественную литературу не читаю. Если я что-то прочту и пойму, то это значит, я это знал и до того, как это прочел; а если не пойму, то так и не узнаю». Кстати, верная мысль, касающаяся тайны любого искусства: кто ж не понимает или не чувствует, что такое море? Ничего нового нам Айвазовский не открыл. Просто напомнил. Помог еще раз узнать море – стихию трагедии – в городе, который отвернулся от трагедии, а она к нему раз за разом возвращается. Может, потому и отвернулся. Кто знает?
«Айвазовский. Юбилейная выставка». Русский музей.
Санкт-Петербург