Эйзенштейн не только создал образ ключевого события в русской истории XX века, но и сформировал киноязык, на котором до сих пор разговаривают с публикой кинематографисты. Эйзенштейн, возможно, самая важная фигура в истории кинематографа. Он не ограничился формированием языка, но почти достиг совершенства в его использовании. Стоит только сожалеть о том, что ему так и не удалось довести до конца свой мексиканский проект — а он был максимально близок к его завершению. Уже была отснята практически бόльшая часть фильма, когда, с одной стороны, от него стали требовать как можно скорее вернуться в Москву, с другой — американские продюсеры даже не попытались найти возможность дать ему смонтировать отснятый материал, а ведь именно во время монтажа происходило чудо: фильм обретал форму, до этого возникшую у Эйзенштейна в голове. Это был так и не состоявшийся шедевр в биографии режиссера номер один. Второй — «Бежин луг». Эйзенштейн отснял лишь несколько первых сцен, и его пленку решили посмотреть кинематографические чиновники, после чего съемки были остановлены.

Все эти события хорошо известны и очень внимательно исследованы историками кинематографа. Но принцип pro et contra, в соответствии с которым подобраны материалы для двухтомника, посвященного Эйзентштейну, заставляет еще и еще раз задумываться: а что, если бы у него все-таки получилось? Какими были бы эти фильмы? И в какую сторону они могли бы развернуть историю кинематографа? Эйзенштейн в воспоминаниях, которые приведены отрывками, чтобы сохранить последовательность хода исторического времени и не позволять автору бежать впереди всех остальных, предстает человеком будущего. Его творческое воображение намного опережало время и технические возможности, которыми тогда располагал кинематограф. Режиссеру удавалось сделать почти невозможное, например снять зимние сцены в «Александре Невском» на летней натуре.

Фильмы почти затмевают личность самого Эйзенштейна. О нем мы знаем совсем мало: только то, что он был несколько странен в бытовом поведении. Любил хорошую обстановку в квартире и тщательно ее подбирал. Это нормально, странно то, что он держал у себя на столе стеклянный сосуд с заспиртованным мертвым младенцем, — об этом сохранилось несколько свидетельств. Был мертвый младенец на самом деле, или это розыгрыш самого Эйзенштейна, или режиссер на время прихода к нему гостей намеренно младенца убирал и любовался им исключительно в одиночестве, так и останется тайной. Но можно в этом усмотреть еще одно подтверждение патологической склонности режиссера к насилию, проявлявшейся в первую очередь в его фильмах. Ребенок в коляске, которая мчится вниз по одесской лестнице в фильме «Броненосец Потемкин», ребенок, удерживаемый за ногу над бездной в «Стачке», — кадры, едва ли не самые узнаваемые в творчестве Эйзенштейна.

Финальной загадкой, которую режиссер задал перед своей «несвоевременной» смертью, стал «Иван Грозный». Прославил он им Сталина или, наоборот, разоблачил? Кто он, прикормленный Сталиным и манипули