Вообще-то, архитектор, скульптор, художник, инженер в случае Сантьяго Калатравы, чья выставка «В поисках движения» открылась в Эрмитаже, нужно писать через дефис или в одно гигантское слово: архитекторскульпторхудожникинженер, как писывал Джеймс Джойс, мост чьего имени построил в Дублине Сантьяго Калатрава. Глядя на макеты его зданий, его скульптуры, его акварели, понимаешь, что он в той же мере архитектор, в какой и все остальные ипостаси его удивительной творческой природы.
Его скульптуры построены для решения инженерных задач. Например, как сделать так, чтобы тяжелые черные гранитные кубы парили в воздухе легкой летящей лестницей? Сделано! Его акварели – архитектурны. Прекрасные обнаженные тела выстроены, как здания. Даже то, что он рисует на огромных смятых листах бумаги, – монументально, архитектурно.
Его здания – скульптурны. Железнодорожный вокзал в Лионском аэропорту недаром назван именем летчика и писателя Антуана де Сент-Экзюпери, погибшего в годы Второй мировой. Этот вокзал – гигантская стеклянная и стальная птица, клювом ткнувшаяся в землю, но все одно сохранившая мускульную силу полета. Сквозь эту птицу проносятся поезда, люди ходят по перронам в ее теле. По-моему, это лучший памятник автору «Планеты людей» и «Маленького принца».
Чуть ли не каждое архитектурное произведение Калатравы имеет аналог в скульптуре и живописи. Архитектурный комплекс в Бильбао, очертаниями кровель повторяющий очертания высящихся над ним гор, – это и есть… горный пейзаж, ставший зданием. Изогнутый спиралью 190-метровый небоскреб в шведском городе Мальмё горожане справедливо назвали «Поворачивающийся торс». Чем не гигантская скульптура гимнаста в сильном, на 180 градусов, развороте тела?
Есть даже архитектурный натюрморт. Ибо что такое построенный по его проекту оперный театр в Тенерифе, как не огромный шлем конкистадора, оставленный на берегу океана? Может быть, оттого, что Калатрава соединяет, связывает, перебрасывает мост от одного искусства к другому, он так любит и умеет строить изящные мосты, похожие на каравеллы. В Дублине кроме моста Джойса по проекту Калатравы построен мост имени Сэмюэля Беккета – ученика и литературного секретаря Джойса. Мост разводной, но не поднимается вверх, а разворачивается вдоль течения реки Лиффи и превращается в остановившийся каменный парусный корабль. Сантьяго Калатрава – романтик, фантаст, визионер… с мощным базовым инженерным образованием.
Сгибание пространств
Он окончил Архитектурный институт в своем родном городе Валенсии в 1974 году. В 1979-м окончил Швейцарский технический университет. Калатрава – единственный из крупнейших архитекторов современности, кто получил степень доктора технических наук. Его диссертация называется словно фантастический роман – «О сгибании пространств» (On the Foldability of Space Formes).
Собственно, этим-то он и занимается. Сгибает пространство, выкручивает его, превращает объем в плоскость и плоскость в объем, как Морис Эшер в своих невероятных рисунках. Для таких занятий в архитектуре нужна научная инженерная база. При всей своей изысканности, редкой среди современных архитектурных композиций красоте работы Калатравы… научны, даже на глаз.
На выставке в Эрмитаже есть макет его фонтана. Наклоненный параллелепипед, состоящий из множества трубок. Время от времени он начинает вращаться, трубки изменяют местоположение, но фонтан форму не меняет. Если представить, что по трубкам течет вода, то все вместе красиво и философично. Изменяющаяся неизменность. Элементы структуры изменяются, но сама структура неизменна. Рядом с этим макетом остановились парень с девушкой. «На томограф похоже», – сказал парень. «Вы медик?» – поинтересовался я. «Нет, – объяснил парень, – физик. Еще это похоже на то, чем я занимаюсь». – «А чем вы занимаетесь?» Парень засмеялся: «Не обижайтесь, пожалуйста, но если вы не специалист, не смогу объяснить. Вы не поймете».
Истинно так: сооружения Калатравы похожи на гигантские научные приборы, придуманные для каких-то сложных экспериментов и исследований. Недаром его павильон Квадраччи в художественном музее Милуоки, на крыше которого установлены гигантские поднимающиеся и опускающиеся «крылья», использовал для съемок своего фантастического фильма «Трансформеры 3» Майкл Бей.
«Крылья», вздернутые над кровлей, придумал не Калатрава, а другой великий архитектор – антипод Сантьяго Калатравы Ле Корбюзье. Он же придумал и название для этих «крыльев» – brise-soleil («солнцерезы»). Калатрава сделал следующий шаг. Его «солнцерезы», состоящие из 136 «ребер» от 8 до 32 метров в длину общей массой 115 тонн, движутся. Функционального, прагматического смысла в движении этих «крыльев» почти нет. Просто красиво. Завораживающе красиво.
В этом принципиальное отличие человека барокко Калатравы от классициста Ле Корбюзье. Прежде всего – красота, не функциональность, но… красота. Метафора, ставшая зданием, мостом, воротами склада. Одна из первых работ Калатравы – складские помещения германской компании «Эристингс». (А что доверят строить молодому архитектору? Не церкви же, не оперные залы.) На выставке есть макет ворот этого склада. Ворота поднимаются вверх, сжимаются гармошкой и образуют изящно изогнутый козырек. Настоящий эстет и складские ворота сделает так, что залюбуешься.
Метафора и театр
Метафоричность сооружений Калатравы такова, что все время хочется говорить: они похожи на… птицу, волны, горы, шлем, на научные приборы, на… детские игрушки, на… аттракционы! В центре Николаевского зала стоит мобильная скульптура «Волна». Единственный в мире памятник волне. Здоровенные кругляши, движущиеся, как волна. Очень хочется на этом аттракционе… полежать.
Большинство макетов на выставке снабжены кнопками и тумблерами. Нажимаешь на кнопку – и макет моста медленно поворачивается, «солнцерезы» начинают подниматься и опускаться. Опять-таки по-детски хочется пощелкать тумблерами или понажимать на кнопки, чтобы игрушки ожили, задвигались. Две уже сломались. На двух макетах висит надпись: извините, мол, механизм не работает. Слишком часто нажимали. Слишком хотели посмотреть на маленькое… зрелище.
Калатрава – зрелищен, театрален. И как вокруг любого зрелищного, театрального человека, вокруг него сами собой образуются театр, зрелище. В Венеции ему доверили строить мост через Гранд-канал, связывающий автовокзал на пьяцелле Рома и железнодорожный вокзал Санта-Лючия. Единственное пока архитектурное сооружение XXI века в черте исторической Венеции.
Мост длиной 94 метра из стекла и истрийского камня. Центральный блок моста целую ночь везли через всю Венецию. Тысячи зрителей наблюдали за тем, как часть суперсовременного моста вплывала, вползала под старый знаменитый мост Риальто.
Театральность, едва ли не сюжетная зрелищность – одна из особенностей искусства Калатравы. Может, поэтому его приглашали работать сценографом театральные труппы замка Болюар, «Табуретти», «Ла Фура дельс Бау». Балетмейстер и танцовщик Питер Мартинс пригласил его в «Нью-Йорк сити-балет» оформить балет «Архитектура танца». Макеты декораций Калатравы тоже есть на выставке.
Название балета Мартинса можно перевернуть, и получится обозначение искусства Сантьяго Калатравы – «Танец архитектуры». Балет архитектуры. Все, что делает Калатрава в архитектуре, напоминает четко выверенные, полетные, легкие для зрителя балетные па или акробатические этюды. Он выкручивает подвластное ему пространство, как танцовщик или акробат выкручивает подвластное ему тело.
Недаром на своих акварелях Калатрава так любит изображать обнаженных гимнастов и гимнасток, прыгающих, кувыркающихся, да просто летящих. Он заворожен движением, как заворожен волной, крылом, глазом. Поэтому и выставку свою в Эрмитаже он назвал «В поисках движения». Поэтому и сказал однажды, что «в самой неподвижной вещи спрятано движение». Есть тут одно обстоятельство, видное разве что русскому глазу, привыкшему к катастрофам, поломкам и неполадкам.
Русскими глазами
Угрюмый пожилой человек стоял у макета павильона Квадраччи и раз за разом перещелкивал тумблер. «Бризсолейи», «солнцерезы» опускались и поднимались, поднимались и опускались. Чем-то мне этот угрюмец напомнил ослика Иа-Иа, опускающего и поднимающего лопнувший воздушный шарик Пятачка в полезный горшочек Винни-Пуха: «Входит – выходит, входит – выходит, замечательно выходит!»
В конце концов его занятия прервала симпатичная девушка с бейджем Volunteer и легким иностранным акцентом. Попросила прекратить так часто щелкать тумблером: механизм может испортиться. «Вот я и говорю, – ответил он (девушка посмотрела на угрюмца с удивлением, потому что он пока ничего не говорил), – хорошо, если макет испортится, а ну как в здании что-нибудь испортится? И „бризсолей“ кэк шарахнет по крыше, во будет… полет шмеля…» Удивление и акцент у девушки-волонтера возросли симультанно: «Но как это может… сломаться?» Угрюмец вздохнул: «Сломаться может все, даже камень. Чем сложнее система, тем более она может сломаться. Закон природы».
Угрюмец двинулся дальше щелкать тумблерами и нажимать на кнопки. Я столкнулся с ним у эскиза транспортного узла Всемирного торгового центра в Нью-Йорке – того самого, взорванного 11 сентября 2001 года. Эскиз фиксировал возникновение замысла архитектора. Визуально объяснял замысел. Веселый малыш выпускал из распахнутых ладоней голубя. Очертания здания рифмовались с распахнутыми ладонями ребенка и развернутыми крыльями птицы. Угрюмец неприязненно смотрел на эту тройную визуальную рифму.
«На советский плакат похоже, – заметил я, – голубь мира». «Да, – согласился пожилой угрюмец, – вот я и говорю (видимо, это была его присказка) – сижу я как-то во дворе, курю, голуби бродят: курлы-курлы… Выскакивает махонький ребятенок и как даст пинка самому жирному голубю. И вы знаете, – угрюмец посмотрел на меня, – попал… Фррр – жирняга турманом полетел…» – «Это вы к чему?» – удивился я. Угрюмец вздохнул: «Это я к тому, что в данном конкретном случае больше подошел бы не ангелочек без крылышек, выпускающий птичку божию, а бесенок, дающий пинка голубю…» Я оскорбился, но понял его. Угрюмец почувствовал главное в архитектуре Сантьяго Калатравы – монументальную хрупкость.
Монументальная хрупкость
Кажется, Калатрава и сам это чувствует. Нет, с инженерной надежностью у доктора наук все в порядке. Речь идет только о восприятии, о зрительском ощущении. Не более, но и не менее. Недаром любимый художник Калатравы – Эль Греко, любимая картина любимого художника – «Погребение графа Оргаса», а любимый элемент любимой картины любимого художника – остановленные движения рук, о которых Калатрава однажды сказал: «Будто трепетный и поспешный полет бабочки».
Странно, но то же самое можно сказать и о его архитектуре: трепетный полет бабочки, остановленный в стали, бетоне, стекле, дереве. По таковой причине я бы назвал эту выставку не «В поисках движения», а «В поисках равновесия». Ибо главное в остановленном, зафиксированном движении – равновесие. Не будет его – и остановленное движение обернется катастрофой.
На житейском, непосредственном, наивном уровне архитектурные и скульптурные композиции Калатравы вызывают опасливое восхищение, как от циркового трюка или фокуса: Господи, да как же все это стоит, да еще порой и движется? На эстетическом или философском уровне опасливое восхищение перерабатывается в понимание: это же выкрик Фауста из трагедии Гёте: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!», воплощенный в архитектуре.
На социально-политическом, цивилизационном уровне это остановленное мгновение воспринимается как символ современной западной цивилизации, в своем неостановимом движении ищущей устойчивое равновесие, зависящей от слаженной и четкой работы всех механизмов и структур, сложной и грандиозной и именно потому хрупкой.
Государственный Эрмитаж. Сантьяго Калатрава. Выставка «В поисках движения»