Всвою комнату мы вселились в 2008 году. Замучились снимать, ну и решились на коммуналку. Красивый сталинский дом в уютном московском дворе, из окна почти по Михалкову виден один из самых красивых монастырей столицы, по утрам звонят колокола. Комнатка, конечно, маловата, зато потолки больше трех метров. Мой мудрый редактор тогда пророчески сказал:
— Ну, ты же понимаешь, что ты не комнату покупаешь, а соседей.
Я вспомнила «Покровские ворота», актера Меньшикова и режиссера Козакова и согласилась на сделку. Дура!
Конец иллюзий
Приходилось ли вам когда-нибудь доказывать, что вы не писаете в ванну? А подсчитывать, сколько часов в день горит лампочка в вашей комнате? А доказывать соседям, что мыться нужно каждый день? А стоять на лестничной площадке и курить одну сигарету за другой просто потому, что домой вам идти совершенно не хочется? Если на эти вопросы вы ответите «нет» — значит, вы никогда не жили в коммунальной квартире.
— Начиная с 20–30-х годов прошлого века слово «коммунальный» — скандал, быт, ад — приобрело значение н екоторого культурного кода, понятного только посвященным, — говорит доцент НИУ ВШЭ филолог Евгения Абелюк. — В этом слове крылась такая бездонная многогранность смысла, которую человеку, с этим явлением н е знакомому, при всем желании объяснить невозможно.
Бродский, воспевший свои полторы коммунальные комнаты, описал этот опыт как полную потерю иллюзий о человеческой природе: «По тому, кто как пернул, ты м ожешь опознать засевшего в клозете, тебе известно, что у него (у нее) на ужин, а также на завтрак. Ты знаешь звуки, которые они издают в постели, и когда у женщин менструация».
У нас тоже полторы комнаты. Мы — новая генерация жильцов коммунальных квартир. Провинциалы, интеллектуальный ресурс страны, идиоты — называйте как хотите. Главное — что мы оказались в зоне коммунального риска. И таки попались. Да, мы слушаем звоны колоколов и ходим гулять в Нескучный сад. Но вместе с колоколами и Нескучным садом мы получили скандалы, н апрасно потраченные нервы и четкое понимание неисправимости совершенной ошибки: из этого социального тупика нам уже не выбраться. Я хожу по риэлторским агентствам и пытаюсь понять, какие у нас перспективы. Риэлторы смотрят на меня с жалостью.
— Расселение коммуналок — теперь это практически н евозможно, — скорбно говорит Юлия из агентства « Кутузовский проспект». — Кто хотел, давно разъехался. Да, я вас понимаю, Шаболовка, хороший район. Куда, вы говорите, выходят окна? На Донской монастырь? Еще лучше. 27 метров? Да вы еще и ремонт там сделали! Ужасно! Если бы это была отдельная квартира, вы бы ее продали примерно за 7–8 миллионов. Но коммуналка... Трое соседей…
Юля безнадежно качает головой.
— Вы проиграете треть стоимости. Что на это можно к упить? Ну, разве что-то за МКАД…
То, что нас сделало
Коммунальные квартиры — это фантомы-невидимки. Что-то вроде зловещих привидений из старых замков, которых лучше не трогать. Жилищный кодекс РФ, принятый в 2004 году, правила приличия соблюдает: о коммуналках ни слова. Вообще ни одного федерального закона, прописывающего статус коммуналки, не существует в природе. Но это ничего не значит. В качестве единицы посемейного расселения застенчивый ЖК до сих пор признает не только отдельную квартиру, но и комнату. Именно этот юридический кунштюк обеспечивает коммуналкам в России вечную жизнь.
Ни историки, ни архитекторы, ни социологи, ни всякие прочие культурологи коммуналками тоже почти не интересуются. В этом отсутствии интереса есть что-то глубоко личное.
— Ой, нет, что вы, мы этим не занимаемся, — с нотой испуга в голосе говорит очередной ученый человек, отвечая на мое предложение поговорить о коммуналках. — Тема, конечно, интересная, но… Что тут можно сказать? Я, знаете ли, и сам(а) родился (жил, бывал) в коммуналке. А родители так всю жизнь там прожили…
Получается странный парадокс: при всем нежелании ученых людей вдаваться в воспоминания и аналитику с таинственным феноменом коммуналки знакомы практически все российские горожане старше сорока. Секретный культурный код намертво прописан в поколенческом коде страны, он вольно или невольно передается от старших к младшим. Поэтому давайте не будем притворяться. Коммуналки — это не просто небольшая тучка на историческом небосводе России. Это то, что нас сделало.
— Коммунальный опыт — через него прошли все жители городов, — весело вскидывая брови, говорит Александр Прохоров, кандидат экономических наук, доцент Ярославского университета. — До 60-х годов отдельное жилье было большой редкостью, просто чудом каким-то. А поскольку культурный язык у нас общий, то мы все и есть жители коммуналок. Если некий профессорский внучок думает, что коммунальный ужас его миновал, — нет, не миновал, в его мозгах сидит тот же ужас.
Александр Прохоров — персонаж колоритный. В первую минуту общения он производит впечатление редкого з ануды, а со второй это впечатление безвозвратно разрушает. Строго системное мышление экономиста украшено воображением талантливого хулигана-двоеч ника. Наверное, поэтому он коммуналками все-таки интересуется.
— Наши антикоммуналки — это кладбища, — убедительно шевелит он усами. — Замечали, да? Заборчики. Нигде в мире нет заборчиков, а у нас есть. Они делают наши кладбища безобразными. Но это же, по сути, и есть наше стремление хоть на том свете отгрызть себе кусочек о тдельного жилья.
— А сами вы жили в коммуналке? — вежливо интересуюсь я у человека, у которого на лбу написано: «Я доцент, сын профессора».
— Конечно! — обижается Прохоров. — Я комнату снимал в 14-комнатной коммунальной квартире. До меня там жил человек, которого соседи выбросили из окна.
— Как так?
— Не знаю, — смеется он. — Мне так соседи объяснили: того, кто до вас здесь жил, выбросили из окна. Я больше эту тему не поднимал.
Коммунальные квартиры — это фантомы-невидимки. Что-то вроде зловещих привидений из старых замков, которых лучше не трогатьНастоятельную необходимость разгадать загадку русской души Прохоров впервые ощутил в 2004 году, когда возглавлял местную предвыборную кампанию одной из партий. По долгу службы приходилось читать и анализировать массу опросных листов, приходящих с мест. Тут-то он и поймал себя на мысли, что чего-то не понимает.
— Я не понимал логики этих людей, — вскидывает брови ученый. — Как они ранжируют проблемы? Почему они все хором жалуются на музыку из чьего-то окна, но не жалуются на то, что им до ближайшей остановки тащиться по грязи 15 минут? Уж, наверное, остановка важнее музыки, но они об этом не думают. Я не понимал! Я считал, что надо мной издеваются.
И тогда любознательный и дотошный доцент Прохоров пошел в народ. Оказалось, что самые странные анкеты приходили из районов коммунального заселения — тогда в Ярославле таких было много. Прохоров ходил по квартирам, разговаривал с людьми, смотрел, думал и… додумался до того, что стал водить экскурсии по коммуналкам Ярославля. То был особый экстремальный вид туризма, когда на пару-тройку часов молодым россиянам и иностранцам предлагалось пожить интим ной, скрытой за пышными фасадами жизнью в еликой державы.
Державный интим
Улица Республиканская недалеко от исторического центра Ярославля. Высокий по местным меркам пятиэтажный дом в народе почему-то называется «Батум». Великолепная архитектура конца XIX века: узкий кирпич глубокого темно-пурпурного цвета, высокие беленые арки больших окон — издалека почти готика.
Купец Вахромеев, большой гуманист и меценат, сделал доброе дело — построил этот дом для рабочих своей мельницы. Мельницу уже лет сто как разрушили, а дом стоит. Дверь подъезда не заперта, никаких домофонов. На лестничной клетке первого этажа, там, где по привычке ожидаешь увидеть почтовые ящики, рядком вделаны в стену три раковины. Тихо капает вода. Содранная, висящая хлопьями краска, облупленные сводчатые потолки с мотками одичавшей проводки. Все заставлено деревянными сундуками с навесными замочками — в них запасливые жильцы хранят картошку.
— Не беритесь за ручки дверей, — жужжит над ухом д оцент Прохоров.
— Почему?
— Грязь, мало ли что подхватите.
Я опасливо тяну дверь на себя и сразу с головой окунаюсь в наваристый бульон парных кухонных запахов. Кажется, что нас с доцентом бросили в кастрюлю с кипящими пельменями и закрыли крышку. Большое высокое помещение поперек перегорожено какими-то ящиками, шкафами, фанерками, железками. Несколько перегородок старательно обклеены шикарной рекламой — «Банк Еврофинанс». Десятка два самодельных крошечных з акутков под завязку набиты добром: газовые плиты, детские коляски, тумбочки, шкафики, горы посуды.
В душном кухонном смоге бесшумно скользят фигуры в застиранных халатах. На нас никто даже не оборачивается. В этом аду различаю выходящие в кухню двери комнат. Их много, не меньше десяти.
— Это вообще-то коридор, — шепотом объясняет Прохоров. — Кухня у них была отдельной комнатой, но там давным-давно, конечно, люди живут. Как можно, чтобы целая комната пропадала! Вот, устроили себе кухню из коридора. Каждый чего-то отгородил — и живут. Тут, видите, даже вентиляции нет. Пожарные сюда даже не заходят.
Александр Прохоров надеется разыскать знакомую старушку, знатную коммунальную рассказчицу. Говорит, раньше таких было много, а теперь все уже поумирали.
— Извините, вы не знаете, Наталья Дмитриевна такая здесь раньше жила… — вежливым тоном потомственного интеллигента Прохоров обращается к местному жителю — мужику в майке. Мужик тяжело сидит на рваном диванчике перед кастрюлей с пельменями, курит и медленно поворачивает голову в нашу сторону. Долго смотрит.
— Не знаю, — безразлично басит он и так же медленно отворачивается.
На его могучем плече наколка с зоны.
— Пойдемте-ка отсюда, — шепчет Прохоров.
Лезем на следующий этаж. Чем выше мы залезаем, тем больше лестничные пролеты напоминают жилые комнаты. Шкафы, тумбочки, поломанные стулья, кадки с пыльными цветами, детские коляски, ящики с игрушками постепенно заполоняют все окружающее пространство. У самого окна, загораживая стройную готическую арку, жмутся фанерные кабинки сортиров. На каждой по н овенькому навесному замочку. Ключики у жильцов. На стенах вокруг художественно развешаны сидушки от унитазов — у каждой семьи своя.
— Впечатляет, правда? — с гордостью первооткрывателя г оворит Прохоров. — Мы сюда иностранцев водили. Б абушки им картошку варили, огурчики, водочка. Как положено. А мимо люди идут в туалет. Иностранцы немели, просто в ступор впадали. И быстро сматывались отсюда.
Еще в конце 90-х домов, подобных этому Ноеву ковчегу, в Ярославле было довольно много. Внятной статистики, впрочем, администрация не предоставляла. Стеснялась. К 1000-летию города в 2010 году коммунальные монстры были частично снесены, но до сих пор несколько районов живет примерно так же, как во времена мецената Вахромеева.
Аромат истории густ и крепок. От духоты и общего ужаса кружится голова. Я с трудом верю в то, что вижу. Это все неправда. Это только кино, съемочный павильон «Мосфильма». Снимается пафосный военный фильм. Разруха, руины, грохот снарядов… Вот-вот из этой обшарпанной двери выйдет Людмила Гурченко и прочитает, что надо, на хорошем нерве. Но Гурченко не выходит. Просто такая жизнь.
Градус любви
— Коммуналки для России не являются чем-то неожиданным, — излагает Прохоров результаты своих коммунальных штудий. — Это закономерное развитие процессов, начавшихся еще в XIX веке. Когда крестьяне приходили в города работать, у них не было опыта жизни отдельной семьей, все жили большими избами по нескольку поколений сразу. Фабрикант строил для них казармы: коридорная система, большой туалет, общая кухня. Ко всем подселяли новопришедших родственников из той же д еревни. Жили как привыкли — в тесноте, да не в обиде. Но это все равно было улучшением. Следующий этап н ачался после революции, когда уплотняли буржуев, подселяли рабочих. Это тоже было улучшение, потому что из казарм они переселялись все-таки в квартиры. Коммуналки — это своего рода раскулачивание горожан. Оптимальный способ заставить горожанина поделиться опытом. Дети крестьян учились смывать за собой, здороваться при встрече, не сразу бить в морду, а сначала спрашивать «как поживаете?»
История коммуналки — это история страны последних лет ста пятидесяти. Индустриализация, война, революция, следующая индустриализация и следующая война — падения и взлеты великой державы отразились в коммуналке как в зеркале, кривом, но вполне репрезентативном. Она, позорная грязная коммуналка, по сути, и есть тот универсальный термометр, по которому безошибочно определялся градус взаимной любви власти и народа.
Она, позорная грязная коммуналка, по сути, и есть тот универсальный термометр, по которому безошибочно определялся градус взаимной любви власти и народа— Давайте я вам расскажу про себя, как мы оказались в коммуналке, — говорит риэлтор Маргарита, коренная москвичка, что называется, из бывших. — У моей бабушки дом был на «Бауманской», знаете, напротив Елоховской церкви. Хороший такой доходный дом, ну, с потолками с лепниной, как положено. Но она сама не в Москве жила, а где-то в имении. Про революцию не очень понимала. У нее тогда как раз любовь была с дедушкой. После свадьбы они приехали, так сказать, в родовое гнездо. А там уже весь дом заселен. Им еще повезло — их там же и поселили. В подвал. С печкой. Потом у них там дети родились, а потом у детей свои дети. И я там родилась, в этом подвале у Елоховки, можно сказать, в своем собственном доме...
Это вариант городской. А вот вариант крестьянский.
— У меня мама приехала в Москву в 80-х годах из Мордовии, — рассказывает 23-летний Борис, москвич во втором поколении. — Работала на шарикоподшипниковом заводе на Шаболовке. Ей комнату дали от завода в коммуналке. Такой маленький купеческий особнячок недалеко от метро. Как входишь, сразу туалет, кухня, потом наша комната, потом комната соседей и ванная. Комнатка крошечная была — девять метров. Ну, все как полагается: д ощатые полы, разруха страшная…
Территория коммуналок была той заповедной землей, где истории домовладельцев, рабочих, крестьян, военных и прочих представителей разных социальных слоев пересекались и дальше развивались параллельно. Коммунальное счастье измерялось длиной утренней очереди в сортир. В ней стояли рабочие, крестьяне, интеллигенция, военные, штатские — все дороги сходились в одной точке.
— Большевики, разумеется, очень быстро поняли все преимущества такой формы существования, — говорит декан факультета антропологии Европейского университета в Санкт-Петербурге, автор книги «Очерки коммунального быта» Илья Утехин. — Коммунальные квартиры превратились не только в энциклопедию городской жизни с оветского периода, но и в мощнейший механизм контроля за населением.
Не деньги, не предметы роскоши, а именно личное пространство в советском понимании стало универсальным эквивалентом и символом благосостояния, успеха, достоинства. Те, кто сосредоточил в своих руках бразды правления коммунальным фондом, получили грандиозный механизм абсолютной власти над гражданами. Этот факт породил совершенно новый стиль городской жизни, а заодно и нового героя — издерганного, униженного гражданина, который готов всех порвать, отстаивая свои права, но при этом точно знает, что никаких прав у него нет.
В борьбе за пространство
— Для человека, который первый раз оказался в коммунальной квартире, — говорит Утехин, — многие вещи к ажутся совершенно безумными. Но для того, кто там в ырос, все это в порядке вещей. Ваша приватная сфера прозрачна. Люди в условиях этой прозрачности заняты тем, что постоянно и очень трепетно охраняют границы своего личного пространства. Они все время что-нибудь делят…
Риэлторы, участковые, сотрудники ЖЭКов — короче, все, кому приходится сталкиваться с жителями коммуналок, называют это «коммунальным синдромом». Одно из его проявлений — беспощадная справедливость распределения. Все должно быть строго поровну. Мысль, к азалось бы, рожденная чистым бытом, имела вполне п онятную политическую окраску. Внедрив в умы идею перераспределения ценностей, большевики декларировали, что количество социальных благ не бесконечно — на всех не хватит. Увеличить количество благ не в нашей власти. Зато эту рваную и неровную шкурку небольшого общественного добра мы можем справедливо поделить.
— Если кто-то платит меньше, это значит, что я плачу больше, — говорит Утехин. — Это несправедливо. Но если мы все время думаем о справедливости в прозрачном пространстве, то доля моего соседа — это предмет моей постоянной озабоченности. Я не затем смотрю в окно ванной комнаты, чтобы подглядеть за голой женщиной, — меня волнует, чьим мылом она пользуется.
Расход электроэнергии и прочих благ, подлежащих оплате, — одна из самых болезненных тем коммунального быта. В больших квартирах у каждой семьи обычно стоит свой счетчик, подсчитывающий расход электричества в комнате. При этом остается открытым вопрос об оплате электроэнергии, расходующейся в общих м естах: кухне, коридоре, туалете. Тут все решают скандал и находчивость. В старых коммуналках экономные жильцы ходили в туалет со своей лампочкой. Вкручивали ее в отдельное гнездо, зажигали, а потом выкручивали. Хуже с дверными звонками. Иванову звонить один раз, Петрову — два, Сидорову — три. Вся квартира будет требовать, чтобы Сидоров платил больше.
Идея коммунальной справедливости тотальна и всеохватна. Это закон, определяющий коммунальное существование, независимо от характера соседей, эпохи, уровня жизни. Как и в голодном 19-м, в послевоенных 50-х и в лихих 90-х, в техногенных 2000-х в коммунальных квартирах продолжают считать спички, ватты и количество помывок в душе.
Еще одно коммунальное свойство — подозрительность и яростная агрессивность по отношению к соседям. И как следствие, фантастическое небрежение к окружающему бытовому безобразию. Любой архитектор или сотрудник коммунальных служб это знает: если ты хочешь привести здание в полную негодность, сделай там коммуналки. Тогда точно никто не будет ремонтировать трубы, обновлять краску на стенах, чинить проводку.
К проявлениям того же коммунального синдрома можно отнести и удивительную покорность судьбе, и фантастические требования к властям, и полную от них зависимость.
— Тут один коммунальный дом расселяли, — весело рассказывает доцент Прохоров, — так там один жилец не с оглашался переезжать на окраину, требовал квартиру в центре. Он приехал на дорогущей иномарке, облил себя бензином и ходил с зажигалкой перед журналистами.
— Дали?
— Не знаю. Наверно, дали. А что делать? Расселять-то надо. Но это по-нашему: устроить скандал, торговаться, требовать невозможного… Вот это типичный житель коммуналки. Зато бойцовские качества у них выдающиеся.
— Понимаете, это такая жизнь, из которой, как из самолета, не выйти, — объясняет профессор Утехин. — Если вы на улице встретили пьяного хулигана, то можете отойти и не связываться. А в коммуналке куда вы денетесь? Придется с ним договариваться, устанавливать какие-то правила игры. Это была «школа капитанов». Там люди учились «пить водку из стаканов», как группа «Ноль» поет.
Социальный тупик
Процесс коммуналообразования в российских городах, начиная со строительства первых заводов и фабрик, не прекращался никогда. Первая волна прокатилась еще до революции — это были фабричные слободы. Потом коммуналок наплодило принудительное уплотнение. З атем города снова застраивались крупными заводами, а вокруг нарастали целые кварталы домов для рабочих. Самая последняя волна создания коммуналок прокатилась по российским городам в начале 90-х: тогда в приказном порядке статус коммунальных квартир получили ведомственные общежития. Для большинства сегодняшних жителей коммуналок это социальный тупик, откуда своими силами уже не выбраться.
Современная молодежь искренне недоумевает: а что, разве они еще сохранились? За примелькавшимися фасадами коммуналок не видно. Но они есть. Количество квартир коммунального заселения составляет 2% жилого фонда Москвы. В других городах их, скорее всего, больше, но статистики почти нет. По данным за 2012 год, в коммуналках столицы проживают 140 тысяч семей.
С фотографом Юлей пытаемся сделать невидимое видимым. Мы бродим по Москве, в карманах у нас с десяток адресов. Выбираем первый попавшийся — огромную п-образную шестиэтажку. Поздний модерн эпохи НЭПа. Толстые кирпичные стены, деревянные перекрытия, в ысокие арочные окна подъездов. Отремонтировать, п окрасить фасад — и будет красота. За спиной Грузинский вал и Белорусский вокзал. В тихом уютном дворе опрятный скверик с детской площадкой. Рядом с качелями скромным дворовым тотемом серебрится маленький симпатичный бюст Ленина.
— Коммуналки ищете? Ну, я сама живу в коммуналке, — говорит молоденькая девушка с усталым лицом. — Нет, квартиру не покажу, нечего там смотреть. Нет, город на очередь не ставит, мы по метражу не проходим. Я раньше в отчаянии была. Но потом стала зарабатывать нормально. Это меня как-то вытащило. А то совсем жить не хотелось.
— Вы сможете решить квартирный вопрос самостоятельно?
— Да! — твердо произносит девушка, плотно сжав у прямые губы. — Мы отсюда выберемся. Все равно выберемся…
Наконец одна дверь перед нами все-таки открывается. В этой коммуналке 6 комнат и 6 хозяев. На 60 жилых квадратов приходится 11 жильцов. Серьезный и неторопливый Евгений ведет нас на экскурсию. Длинный коридор с висящими гроздями стираного белья под потолком, м ебельное старье вдоль стен и пыльные лосиные рога в простенке. Крошечная шестиметровая кухня, четыре конфорки.
— Как же вы здесь готовите?
— Ну, как-то стараемся успевать. Кто-то готовит — остальные ждут, — меланхолично объясняет Евгений.
— А не пробовали договориться с соседями, чтобы всех расселили?
— Ну, понимаете, у людей свои интересы, — пожимает плечами наш гид. — Двое хозяев тут вообще не живут, а комнаты сдают. Они ничего менять не хотят.
Евгений со старушкой-мамой и двумя взрослыми сыновьями купил комнату в этой коммуналке в 2006 году. П осле продажи большой двушки в Ульяновске ни на что больше денег не хватало. Сейчас вчетвером живут в одиннадцатиметровой комнате. Большую ее часть занимают кровать и диван. На кровати вдвоем спят сыновья, недавно окончившие институт, на диване — Евгений и мама.
— Я ветеран войны, — лепечет мама, теребя старческими руками воротничок байкового халатика. — Я писала в департамент, просила поставить на очередь, но мне объяснили, что надо десять лет ждать. Нам еще три года осталось…
Юля быстро щелкает камерой. В углу без звука работает телевизор. На экране мелькают знакомые персонажи. Вот классический профиль Михаила Козакова. Это «Покровские ворота» — бульдозер разрушает старую коммуналку. Какие фильмы раньше снимали!
Старая шутка
Расселить коммуналки обещает каждая новая власть. Шутка эта так часто повторялась, что уже давно перестала быть смешной. Горбачев обещал решить проблему с жильем к 2000 году. Лужков — к 2013-му. Нынешнее правительство Москвы обещает разобраться с коммуналками к 2016-му. Но современное законодательство устроено так, что весьма неторопливый процесс коммуналорасселения вполне уравновешивается процессом коммуналообразования. Например, в 2011 году в Москве было расселено 3 тысячи коммуналок, но при этом появилось 4 тысячи новых.
— К 2009 году число коммуналок снизилось до 1,6% по стране, — говорит генеральный директор фонда « Институт экономики города», профессор Высшей школы урбанистики НИУ ВШЭ Александр Пузанов. — Но это не правительство сделало, а риэлторы. Реальная политика состоит в том, что государство пытается предотвратить образование новых коммуналок. В Жилищном кодексе четко записано, что разделение лицевых счетов запрещено.
— Но коммуналки тем не менее образуются!
— Да, они образуются, потому что запретить разделение лицевого счета государство может только в государственном жилье, а собственник распоряжается своим жильем как хочет. И это куда более страшная вещь, когда люди не сонаниматели, а совладельцы. Вот смотрите, вы живете в квартирке в общаге, вас четверо, и вы хотите ее приватизировать. Разделить это помещение невозможно, и тогда государство говорит: владейте в равных долях. Вроде все по закону, но на практике получается черт з нает что.
Департамент жилищной политики и жилищного фонда Москвы молчал три недели. Три недели я честно удовлетворяла все просьбы его пресс-секретаря написать письмо на бланке, выслать вопросы, подождать день, п одождать два дня. В начале четвертой недели крепость пала. Ответы на мои вопросы были сухи и строги.
«В настоящее время, — писала первый заместитель руководителя департамента Е.Б. Радченко, — в городе насчитывается около 91 тыс. квартир коммунального з аселения... В числе этих квартир в городской собственности находится около 46 тыс. жилых помещений». Дальше уважаемая Е.Б. долго перечисляет меры по улучшению жилищных условий. Можно получить субсидию, можно — помощь на аренду при невыносимых жилищных условиях. В конце концов, можно стать в очередь. По сведениям Радченко, из 140 тыс. семей, живущих в коммуналках, 50,1 тыс. в такой очереди уже стоит.
Звоню в юридическую консультацию, пытаюсь выяснить наши шансы.
— Что нужно, чтобы стать в очередь на улучшение жилищных условий? — спрашиваю у юриста, специалиста по вопросам недвижимости.
— Ну, — юрист набирает в грудь побольше воздуха и начинает длинное перечисление, — нужно, чтобы вас официально признали малоимущим; нужно, чтобы у вас б ыла нехватка жилых метров на человека; нужно, чтобы в ы последние десять лет были зарегистрированы в Москве и чтобы за последние пять лет вы не ухудшали свои жилищные условия, то есть не разводились, не продавали жилье и так далее.
— И сколько примерно надо будет ждать?
— Ну… — тянет юрист, — как вам сказать... Вам вот сколько лет?
Я кладу трубку.
Когда же это кончится!
— Ну что мешает коммуналкам быть на Западе? — риторически вопрошает доцент Прохоров, провожая меня домой, в мое родное полуторакомнатное жилье. — Юридически в странах с англосаксонским правом для этого нет никаких препятствий. Но нет, не живут. Как-то экстремально очень.
— Так почему же у нас-то живут?
— В России есть исторический опыт принудительного с овместного проживания, — разводит руками ученый. — Вот твой колхоз — нравится не нравится, сиди с ними, работай с ними. Приписанность, отсутствие права выбора. Долго. Не то что это коренной порок России, но это следствие недостаточного развития общества. Россия моложе Европы. Лет на тысячу, а может, на тысячу триста.
— Чем же человек коммунальный отличается от индивидуалиста из отдельной квартиры?
— Если люди умеют жить в одной квартире с совершенно разными соседями, — назидательно говорит Прохоров, — они могут и с плохим мэром жить, и со злобным начальником, и с компаньоном, которому верить нельзя. Это крепостные по типу мышления. Степень их влияния на мир нулевая. Полный пофигизм по отношению к тому, что вокруг тебя, нежелание договориться, что-то улучшить, изменить.
— Получается, что мы сами создали наши коммуналки? Но ведь власти обязаны как-то…
— Вот видите, — смеется Прохоров, — вы рассуждаете как житель коммунальной квартиры!
Фотографии имеют тематический характер и не иллюстрируют героев, а также места действия данной публикации
В Москве количество квартир
- 1990 - 240 000
- 1998 - 118 500
- 2012 - 91 000
Темпы расселения коммуналок в Москве в 2011 г.
- Расселили - 3000 квартир
- Образовалось 4000 квартир
(Данные Департамента жилищной политики и жилого фонда Москвы)
Плотность заселения коммуналок в Москве
- 2-комнатные квартиры - 1,8 семьи
- 3-комнатные - 2,21 семьи
- 4-комнатные 2,5 - семьи
- 5-комнатные 2,7 - семьи
(Данные Департамента жилищной политики и жилого фонда Москвы)
Что нужно жителю коммуналки, чтобы встать на очередь для получения жилья
1. Подтвердить проживание в Москве на законных основаниях в течение не менее десяти лет.
2. Подтвердить, что вы нуждаетесь в жилом помещении, то есть:
а) обеспечены жилой площадью менее 15 кв. м (на человека);
в) живете в непригодном для проживания месте;
г) живете в коммуналке, где имеется больной, страдающий тяжелым хроническим заболеванием.
3. Подтвердить, что вы являетесь малоимущим (с учетом дохода каждого члена семьи).
График Сколько коммуналок