– Алексей Михайлович, в странах Ближнего и Среднего Востока и Северной Африки, по которым прокатились арабские революции, гибнут культурные ценности. Почему-то получается так, что те люди, которые несут заряд энергии, выходят под лозунгами демократии, освобождения мысли и духа, в качестве средства самоутверждения выбирают войну с предметами древней культуры. В принципе можно понять, если ценности в условиях нищеты похищают, чтобы продать или обменять на самое необходимое. Но происходит не только так: древние памятники ломают, крушат, не оставляют камня на камне. Объектами вандализма становятся исторические ценности, которые тщательно берегли предыдущие правительства. То есть в наше время уничтожается то, что было сделано задолго до нас и представляет художественную ценность не только для ныне живущих поколений, но и для тех, кто будет жить после нас. Каковы, на ваш взгляд, шансы выживания этих ценностей в условиях арабских революций?
– Я вижу три разных сюжета, три разные мотивации. Первое – обыкновенное мародерство, грабеж, попытка тащить ради обогащения то, что плохо лежит. Никакой особой разницы между египетскими уголовниками, которые залезают в оставшийся без надлежащей охраны Каирский музей древностей и крадут то, что можно украсть. Там есть огромные статуи, которые нельзя вынести, есть и те, что полегче, – например, статуэтки из гробниц, чаще деревянные, покрытые листовым золотом, шедевры мирового искусства, которые можно продать на антикварном рынке и что-то заработать. Никакой разницы между этими египетскими воришками и нашими соотечественниками, которые залезают в не очень хорошо охраняемую церковь и тащат оттуда, не очень хорошо понимая, что сколько стоит, берут то, что блестит и представляет, на их взгляд, хоть какую-то ценность…
Это мародерство, которое в ситуации войны и революции расцветает пышным цветом. Вот, например, история с Багдадским музеем: из него в период оккупации воровали и местные, и американская армия. Были случаи, когда ценности из музея находили в чемоданах американских солдат, которые возвращались из Ирака. По этому поводу было несколько уголовных дел, весьма громких. Это обыкновенное мародерство в ситуации распада власти. Тот офицер, который отвечал за оккупацию Багдада, должен был немедленно поставить охрану к Багдадскому музею. Не знаю, было ли расследование, но это должно было стать предметом расследования и наказания: в традициях юридических терминов это называется «преступная халатность».
Вторая мотивация более интересная и более сложная: уничтожение без прямой выгоды. При этом уничтожают вроде бы даже то, что следует считать своим. Египтяне, хотя они в большинстве своем мусульмане, памятники древнего Египта воспринимают как свое историческое прошлое, это им объясняют в школе, они этим гордятся. В эпоху Хосни Мубарака во многом на теме величия древнего Египта выстраивались глобальная политика и национальное самосознание, пресекались всяческие попытки установить враждебное отношение к этим формально языческим вещам с точки зрения мусульманской религии. Эти памятники в религиозном смысле для ислама чужие. Но теперь мы наблюдаем «эффект варвара», который сталкивается с прекрасным. Это тоже общечеловеческое явление – на эту тему лучше всех написал Алексей Максимович Горький в очерке «Владимир Ильич Ленин». Меня это поразило еще в школе: он описал взятие Зимнего дворца, как революционные рабочие и крестьяне заняли дворец и там поселились. Очень скоро выяснилось, что они использовали в качестве отхожего места самые красивые вазы, которые были в этом дворце. Горький потрясен: как же простой народ, люди, которые совершили великое историческое деяние, вдруг уничтожают прекрасное? Вспоминается также история про то, как совершенно бессмысленно после Февральской революции и особенно после октября 1917 года восставшие крестьяне уничтожали усадьбы помещиков, крушили мебель, сжигали библиотеки. Этому сотни примеров. Вспоминается, как рыдал Александр Блок, когда было уничтожено его родное Шахматово. Горький обратил внимание на ненависть плебеев к красоте, которая для них ассоциируется с другим миром, миром недоступным, враждебным, требующим напряжения, понимания, вызывающим ненависть. Не у всех, но у определенной части плебса, особенно когда он оказывается безнаказанным, возникает инстинкт уничтожения богатства, которое не он создал и которым он и пользоваться-то не умеет. Ненависть дикой малоразвитой толпы к прекрасному и раздражение красотой и богатством.
– Разрушение дворца Муаммара Каддафи в Триполи революционными ливийцами? Ненависть к лидеру обращалась в ненависть к его вещам.
– Этот сюжет ближе к третьему типу: ненависть к тому, что олицетворяет врага. В этом ряду разрушение дворца Каддафи - самый простой случай. Когда они не могут украсть, тогда предпочитают уничтожить дворец своего повелителя – некое его сакральное пространство, олицетворяющее ненавистную власть, которую они привыкли бояться и боятся до сих пор.
Другой пример этого третьего сюжета – когда речь идет о религиозных конфликтах. Паракультурная форма религиозной войны – например, акция, которую устроили талибы в Афганистане, когда расстреливали из пушек уникальные огромные статуи Будды в Бамиане в 2001 году. Они уничтожали идолов враждебного культа.
– А чем страшны талибам буддийские идолы?
– Они олицетворяли ненавистную чуждую враждебную религию, культуру, которая была на их земле в первые века нашей эры.
– Я так понимаю, что эта акция – плевок в сторону цивилизации, которая это все ценит.
– Они об этом, может, и думали, но не в первую очередь. Главное – статуи олицетворяли сакральное пространство и культурные ценности их врагов. Враги – язычники-буддисты. Эти изваяния чужих богов должны быть уничтожены.
Чтобы они не были уничтожены, внутри правящей победившей религии должна быть произведена определенная работа. Например, в современном Иране мы видим, как на протяжении десятилетий мусульманское духовенство приучают смириться с древнеиранским прошлым. И при шахе, и при власти аятолл народу разъясняли, что древние иранцы приняли бы ислам, если бы он в те времена был, и что это – их великое прошлое, это их великая Персидская держава, которая побеждала Грецию, сражалась с Александром Македонским, до этого завоевывала огромные территории в походах Кира, взяла Иерусалим. Но потребовалось значительное время, так как большая часть мусульманского духовенства относилась с большим напряжением к памятникам и изваяниям, к тому же Персеполису, скальным гробницам древнеиранских царей, были попытки уничтожения их как проявлений враждебной зороастрийский культуры, которая чужда исламу. Сейчас тоже сохраняется некоторое напряжение. Хотя никто не запрещал зороастрийскую культуру. Мне доводилось бывать в немногих сохранившихся зороастрийских храмах, они включены в культурный контекст Ирана, туда возят туристов на экскурсии, но потому, что это не представляет никакой духовной конкуренции исламу. Меня поразило, с каким интересом и уважением иранцы относятся к армянам-христианам, которые там живут. В Исфахане есть большой христианский религиозно-музейный центр, там церковь, расписанная прекрасными фресками XVII века, рядом с ней музей армянской культуры. Иранцы с огромным интересом ходят туда на экскурсии.
– К чести аятолл можно сказать, что даже наследие свергнутого шаха они сохранили неплохо и показывают как предмет гордости.
– Да, в целом неплохо, но для этого понадобилась большая работа и большие дискуссии среди мусульманского духовенства. Часть его была категорически против. Но если брать шахские дворцы относительно недавнего времени – всего 200 лет, это мусульманский Иран, – там были проблемы с шахским режимом, который они свергли, а не с традицией.
В Египте, например, уже есть проблема третьего типа – там уничтожено несколько реальных действующих коптских церквей – копты под серьезной угрозой. Это огромная проблема, за которой нужно внимательно следить и делать все, чтобы коптская цивилизация и культура в Египте сохранились. В современном постмубараковском руководстве эту проблему понимают, на демонстрации в защиту коптов выходят копты и мусульмане. Вместе с тем уже были попытки нападения на Старый Каир, где находится коптский квартал с памятниками христианской коптской культуры. И в южных частях страны тоже были нападения. Причина – в ненависти к иноверцам, и, конечно, за этим есть социально-экономические причины: копты представляют более благополучный слой египетского населения, они в целом живут лучше, чем другие египтяне, потому что лучше работают и более образованны, чем другие. У коптов утрачен язык – он сохранился как язык богослужений. Многие, кто приходит на богослужение в коптский храм, воспроизводят тексты, смысл которых не понимают. Коптский язык не имеет ничего общего с арабским. Хотя копты – это прямые наследники древних египтян, это та часть египетского общества, которая непосредственно восходит к древним, создававшим пирамиды и всю эту культуру.
Огромная опасность в том, что в Египте идет война с культурными ценностями и сакральными пространствами врагов: исламские фундаменталисты воспринимают коптов и христиан в целом как врагов. С довольно большой общиной – 10% населения Египта – можно расправиться. Такие попытки были на протяжении египетский истории, в том числе в Средневековье. Чудо, что копты выжили как отдельная культурная группа. Но потеряли язык с XVI века, когда проходили массовые репрессии против коптов, их заставляли носить на шее огромные деревянные кресты. Это прототип того, что немцы позже делали с евреями.
Если за древнеегипетские древности я не очень опасаюсь – там надо просто поставить хорошую охрану, которая предотвращала бы воровство, то за коптские памятники я искренне беспокоюсь – это то, что должно быть отслежено. Не знаю, создана ли ЮНЕСКО комиссия по коптским памятникам. Если нет, то надо сделать это в ближайшее время, проводить мониторинг, давать понять экстремистам, что безобидно и бесплатно для них это не пройдет.
– Если я правильно понимаю, то условия работы такого рода комиссий требуют согласия властей и их готовности обеспечивать безопасность. Пока в Египте происходит то, что происходит, властям, видимо, не до того. Они могут запустить комиссию, но безопасности обеспечить не смогут. Ведь еще при Мубараке безопасность для туристов на 100% обеспечить не могли, хотя турбизнес приносил львиную долю в бюджет.
– У ЮНЕСКО большой опыт, эта организация востребована в критических ситуациях, полувоенных: комиссии ЮНЕСКО работали в Африке в период чудовищных африканских гражданских войн. Думаю, что эта организация сделать что-то сможет. У нее есть серьезный моральный авторитет и влияние на власть – косвенное, через СМИ.
Могу привести хорошо мне знакомую историю – Косово. Я был в комиссии ЮНЕСКО после погромов 2004 года, когда всего за три дня там было уничтожено 35 христианских храмов. А всего за пять лет после того, как ушли сербы, а Косово было формально оккупировано войсками НАТО и жило под администрацией ООН, там было уничтожено 143 христианских храма. Это просто фантастическая история, это самая большая культурная катастрофа в Европе после Второй мировой войны. Поразительно до сих пор, насколько об этом мало известно. С другой стороны, это политически объяснимо: ни администрация ООН, ни натовские батальоны не смогли предотвратить эти акции целенаправленной политики вандализма. Это яркий пример того, как систематически уничтожали сакральные пространства народа, который косовары больше на этой территории видеть не хотели. В тот момент у руководства Армии освобождения Косово – албанских экстремистов, которые потом стали официальной властью, была идеологема, что это надо уничтожать, чтобы памяти об этом не было. Но реакция мирового сообщества, деятельность нашей комиссии, очень жесткие доклады комиссии ЮНЕСКО, Amnesty International, Human Rights Watch, других крупных международных организаций, которые в жесткой форме поставили проблему перед ООН и руководством НАТО, привели к тому, что с 2004 года ни один памятник не был разрушен. Теперь что-то там восстанавливается, реставрируется. Но некоторые храмы были превращены в груду щебня – и реставрировать там нечего. Возникают серьезные вопросы о собственности. В одном из городов Косово в самом центре стоял огромный сербский православный собор, от которого остались руины. Когда приехала наша комиссия, собралась толпа местных жителей, они начали расспрашивать, кто мы такие. Узнав, что мы занимается памятниками, они попросили побыстрей разобраться с этим местом, так как оно очень удобно для паркинга. В нашем решении было записано, что мы категорически за то, чтобы эти места, даже если на месте разрушенных церквей не будут построены новые, оставались в первоначальной юридической собственности Сербской православной церкви. И чтобы она решала, как с этими пространствами поступить. Эффект был – по крайней мере, яркая международная реакция привела к тому, что руководство албанских экстремистов пересмотрело свою политику: были подготовлены новые учебники истории и путеводители, в которых эти церкви названы албанско-византийским наследием. Меня журналисты тогда попросили прокомментировать этот факт. Считаю, что с точки зрения истории это полная чушь, но если это единственная возможность сохранить эти памятники, то пусть они пишут все, что угодно.
– А что вы можете сказать о возможности и смысле восстановления бамианских статуй Будды? Недавно власти Афганистана подписали соответствующий контракт с Японией. Это уже новодел будет?
– Ну, все наследие древнего Китая, уничтоженное в эпоху культурной революции, с которой им сейчас удалось покончить, это все новодел. Это историческая реконструкция. Такой же исторической реконструкцией является и всем известный Кельнский собор, который был разрушен бомбардировками. Мы восстановили в Новгороде ряд церквей, разрушенных во время войны. Наше Царское Село, Янтарная комната полностью восстановлены. Они сохранены как культурное явление.
Что касается восстановления статуй Будды, это правильный жест с точки зрения политической: чтобы у экстремистов не было ощущения победы. С точки зрения исторической, никакое восстановление не заменит первоначального подлинного памятника. Если восстановление выполнено на высоком профессиональном уровне, то люди смогут получить представление о том, как эти памятники выглядели изначально. Существуют правила современной реставрации: деликатно, но внятно отмечается, где древняя часть, а где новая.
– Представим, американцы выходят из Афганистана, талибы привлекаются к управлению государством. Уже через несколько лет ситуация может измениться, и снова могут принять решение уничтожить реконструкции бамианских статуй. Такое возможно?
– Это апокалиптический прогноз… Культурное наследие во многих регионах мира, не только на Ближнем и Среднем Востоке, находится под угрозой. Иногда безо всякого уничтожения, просто в полном небрежении.
Так, в Турции до последнего времени византийские памятники специально не разрушали. Но они находились в таком забвении, нищете и разрухе, что сердце кровью обливалось. Но потом турецкие власти осознали, что им неплохо было бы византийское наследие включить в свою идеологическую картину мира, что Османская империя унаследовала Византийскую империю, несмотря на всю разницу в религии и культуре. Анкара поменяла отношение к памятникам. Это позитивно. За 20-30 лет власти Турции допустили к реставрации целого ряда ведущих памятников международные организации, там идут большие археологические и реставрационные работы. Самый яркий пример – реставрация монастыря Пантократора, только что закончен ремонт Софии Константинопольской. Была проведена большая исследовательская работа ЕС. На протяжении более чем 10 лет в Софии были леса, бельгийская команда вела реставрацию купола, теперь открыты новые мозаики в парусах, сейчас их можно видеть – впервые за много столетий.
Конечно, от Софии осталась только бледная тень. Но эта бледная тень настолько грандиозна, настолько это величайшее произведение не только византийской культуры, архитектуры, но и величайшее пространство, которое было когда-либо создано. Конечно, теперь все осталось в урезанном виде: там существовала сложнейшая внутренняя структура, и литургическая утварь, и выложенный серебром амвон, и золотой алтарь – целая система сакральных пространств вокруг чудотворных икон, которые находились в этом храме. Сегодня уже почти ничего нет. Надо сказать спасибо Ататюрку: он совершил очень важный для истории человечества культурный жест: в 1934 году превратил Святую Софию из мечети в музей, утверждая новое светское государство. Решение Ататюрка – результат конфликта с фундаменталистским исламским духовенством. Ведь после завоевания Константинополя в 1453 году турки Святую Софию немедленно превратили в мечеть.
– В музей также был превращен монастырь Хора, бывший Кахрие Джами.
– Да, это два величайших памятника византийской культуры, мудро превращенных в музеи. Но и сейчас идет борьба: часть турецких исламских радикалов требует, чтобы в Софии вновь была мечеть. Существует другая часть радикалов – греков, которые требуют, чтобы там открыли храм. Любое решение практически способно вызвать лишь обратную реакцию, так пусть уж лучше там сохранится статус-кво.
Турецкие власти поменяли свою политику в отношении армянского и грузинского наследия: в течение последних нескольких лет в Турции прошли несколько экспедиций. Думаю, что отчасти причиной таких перемен стало стремление Турции войти в ЕС. Европейский фактор имеет значение, особенно в турецкой элите и среди мощного слоя образованных турок.
– Так какова перспектива сохранения памятников истории в регионах, где происходят революции?
– Внешне слабые меры – присутствие комиссии ЮНЕСКО, общественное мнение – небессмысленны. Надо заниматься мониторингом ситуации, поддерживать постоянный интерес при помощи масс-медиа – это действует. Мы живее в мире информационных технологий, это имеет негативные и позитивные стороны. Есть возможность сохранять полную гласность и предупреждать, что любые акции агрессии по отношению к памятникам культуры должны вызывать максимально жесткую реакцию со стороны мирового сообщества. Это эффективно. Ни в коем случае нельзя махнуть рукой, пусть варвары уничтожают собственную культуру. Это тупиковый путь. Нужно убеждать экстремистов, что они отвечают за памятники на своей территории.
Думаю, руководство «Талибана» осознало, что совершило ошибку, расстреляв гигантские статуи, потому что тот репутационный ущерб, который они нанесли своей идеологии, несоразмерен ни с какими выгодами, приобретенными в связи с уничтожением культурных памятников своих идейных противников. Расстрел статуй был демонстрацией, они бросали вызов западному миру в той форме, в которой умели.
– Если теперь арабские революционеры наденут пиджаки и галстуки и будут требовать вернуть себе вывезенные ценности, вы поддержите их?
– Вообще-то есть общее правило: чужое брать нехорошо, ворованное надо возвращать. Этот тезис никто не отменял, как и заповедь «не укради». Другой вопрос, когда речь идет об исторических ценностях, о событиях давней истории, это всегда очень сложно, потому что культурные ценности перемещаются по всему миру. Например, в США и Европе есть потрясающие памятники культуры Дальнего Востока, например китайские, которые в XIX веке были приобретены торговцами и коллекционерами. Что это – законная покупка или использование тяжелого положения страны, продавшей памятники? Иконы, которые продавали большевики после революции? Картины из Эрмитажа, жемчужины коллекции: Рафаэль, Рембрандт, то, что сейчас украшает Вашингтонскую национальную галерею? Лучшие ее вещи – из Эрмитажа, официально купленные у Советской власти. Можно ли считать законной власть, возникшую в результате переворота и потом продающую национальное достояние? Является ли покупка юридически корректной или мы должны потребовать у американцев вернуть купленное у грабителей? Можно и так поставить вопрос.
Когда американский солдат мародерствует в Багдадском музее и крадет уникальные произведения восточного искусства, тут вопросов нет – он идет под суд как мародер и ценности возвращаются. А дальше начинаются сложные вопросы. Самая показательная история – мраморы лорда Элгина. Он официально приобрел их у турецкого правительства, тогда Греция входила в состав Османской империи. Формально турки имели право выдавать разрешение на вывоз памятников. Кроме того, акция Элгина меньше всего напоминала банальное воровство: он делал копии, которые остались в Греции. Он действовал по законам того времени. Но все мы понимаем, что Греция лишилась значительной части своего великого наследия. Неслучайно Афины до сих пор требуют вернуть эти мраморы.
Все эти вопросы невероятно сложные и простого решения не имеют, как и вопрос реституции после Второй мировой войны. Немцы отдают все, что они взяли на территории СССР, если им предъявляют документальные доказательства, что вещи похищены из музеев СССР. Должны ли мы возвращать им? Сталин предпочел повести себя как вор, а не как победитель. Если бы он с самого начала объявил это военными трофеями, то в 1945-1946 годах никто не произнес бы ни слова. Но он предпочел забрать и спрятать коллекции Дрезденской галереи и ряд других потрясающих коллекций. Этим и была создана проблема. Мы отрицали, что у нас это есть. Потом выяснилось, что все есть, – был большой скандал в 90-е. Госдума приняла закон, что не отдаем ничего, за исключением того, что принадлежало не немцам, а коллекционерам из Западной Европы.
Для вопросов о перемещенных ценностях нет простого решения. Это результат переговоров в каждом конкретном случае. Общее правило – ворованное надо возвращать. Дальше начинается бесконечное число вопросов: что считать ворованным, как доказывать…
– Но если режим доказал варварское отношение к историческим ценностям своей страны, а потом потребовал возвращения – надо возвращать? Например, талибы пришли к власти и решили потребовать сокровища музея Кандагара?
– Если есть факты, что вещи были украдены, то это уголовное преступление. То, что украдено, должно быть возвращено. Вопрос власти не имеет юридической силы, когда речь идет о воровстве. Если существует угроза уничтожения ценностей, возврат может быть оформлен с помощью определенных соглашений и обязательств.
– То есть гарантий правительства?
– Да. Что касается перемещенных ценностей, приведу парадоксальную историю. В 1204 году крестоносцы захватили Константинополь и вели себя как бандиты, грабители и варвары, уничтожив самый большой и прекрасный город на земле. Там находилось колоссальное количество ценностей. Они были либо уничтожены, либо выкрадены. В том числе драгоценные сосуды, которые использовались в богослужениях в Софии Константинопольской. Эта коллекция, выкраденная венецианцами, попала после 1204 года в Сан-Марко. Сейчас беспрецедентная коллекция золотых икон с уникальной чеканкой, византийские шедевры мирового искусства находятся в сокровищнице Сан-Марко. Она теперь доступна всем. Покупаешь билет – идешь и смотришь. А если бы венецианцы их не украли? Парадоксально, но реально: крестоносцы спасли для мира, для мировой культуры эти ценности.
Вместе с тем принцип человеческой морали – не укради. Есть общие принципы, а есть частные ситуации, которые рассматриваются экспертами. Так, например, в 90-х Украина требовала от России вернуть ей скифское золото, найденное в XIX веке на территориях современной Украины, тогда губернии Российской империи. Это вариант тупиковый, потому что собственность доказать невозможно. Была ли Украина в те времена государством? Была Полтавская губерния и Крым – как части Российской империи. Ведь можно и так вопросы ставить.
Мне кажется, что, кроме очевидных случаев воровства, которые должны решаться по нормальным законам и пресекаться, все исторические вопросы о реституции, как и территориальные претензии, должны быть закрыты – это повод к бесконечным войнам и взаимной ненависти.