Максима Горького в советские годы было принято зачислять в когорту «пролетарских писателей» — видимо, только за то, что во многих своих произведениях он сочувствовал угнетенному рабочему классу. Новосибирский прозаик и поэт Игорь Маранин, напротив, особого сочувствия ни к кому не проявляет, но сам себя именует пролетарием — по причине работы за печатным станком в рекламном агентстве. Его профессия — учитель истории — осталась в далеком прошлом. А литература — не более чем хобби.
Однако надо признать, что увлечение Маранина оборачивается успехом. Его самая известная книга — «Мифосибирск» — с 2011 года входит в топ-10 по продажам в новосибирских магазинах «Плиний Старший» и Book-Look и с тех пор воспринимается как визитная карточка города, которой принято одаривать гостей сибирской столицы. Тяга к мифотворчеству неслучайна — сказывается оконченный исторический факультет при НГПУ. Хотя тема краеведения в творчестве Игоря Маранина — не единственная: в послужном списке автора на сайте proza.ru имеются сказки, бытовые повести и рассказы, фантастические и юмористические зарисовки. Тем не менее, массовый читатель узнал Маранина в 2011 году именно после выхода «Мифосибирска». По сути, это был сборник мифов, легенд, исторических сюжетов о Новосибирске в литературной обработке, начиная с того времени, когда первые предки человека поселились на берегу Оби несколько тысяч лет назад и заканчивая недавним советским прошлым. Книга была написана с изрядной долей юмора, оттого и чтение «Мифосибирска» стало занимательным занятием, что, собственно, и послужило росту читательского интереса.
Поэтому следующую книгу, «Город-вестерн», которую Маранин написал в соавторстве с Константином Осеевым к маю 2014 года, сибиряки ждали с нетерпением. На этот раз авторы решили углубить свое прошлое творение и детально рассказать о каждом периоде в истории Новосибирска. В первую книгу вошли события 24 лет — с 1893 по 1917 годы. Сам писатель считает, что это было не самое простое время, весьма похожее на годы освоения Дикого Запада в США, когда наблюдался невиданный рост бандитизма. Поэтому первая часть истории Новосибирска и имеет название «Город-вестерн».
Наш разговор с Игорем Мараниным состоялся после одной из презентаций «Города-вестерна» в магазине «Плиний Старший».
«Без НЛО книга будет пресной»
— Вчера, когда готовился к интервью, зашел на rutracker.org и скачал ваш «Мифосибирск». Как вы относитесь к тому, что некоторые книги лежат в свободном доступе?
— Спокойно. Я считаю, что те, кто эти книги скачали, все равно бы не пришли и не купили в том же количестве. Во-вторых, зарабатываю я на жизнь в другом месте, а это для меня не более чем увлечение. Понимаю тех писателей, кто живет с этих денег, но сам к ним не принадлежу, отсюда и спокойствие. А про rutracker.org я в курсе. Дело в том, что копии в формате PDF у меня самого не было, только черновик. А тут меня друзья попросили достать в электронном варианте, и мне пришлось самому скачать. Даже оставил отметку «спасибо», и мне стало смешно, что среди поблагодаривших пользователей есть и автор книги.
— Мне понравился «Мифосибирск». Особенно удивило, что иногда непонятно, где миф, а где — правда. Стирается грань между реальностью, начинаешь во все верить. Вы сами верите в то, что написали? Вообще, можно ли назвать вас суеверным человеком?
— Я верующий, но не суеверный. Верю ли я в мифы? Мне нравятся многие мифы о Новосибирске, потому что они красивые эстетически. Поэтому я так и старался их пересказывать, а в основе многих мифов лежат реальные факты. Просто потом с течением истории обрастают чем-то таким, как мясо на костях нарастает, на скелете реальной истории, и получается миф. Иногда бывают мифы выдуманные, я знаю несколько таких журналистских, они не вошли в книгу, потому что я продолжаю их узнавать. Бывает, что журналист что-то изобретет, напишет статью, а потом это растиражируется и выдается за реальные факты. Такие мифы мне менее интересны, гораздо интереснее, когда что-то лежит в основе.
— То есть, своеобразные народные сказания, которые из поколения в поколение передаются?
— Да, и в новой книге, и в «Мифосибирске» очень большое внимание уделяем человеку, как он поступает в той или иной ситуации, даже если это миф. Как проявляется его характер, насколько ярко, или, наоборот, насколько тускло. И вот те мифы, которые мне наиболее интересны, в них обязательно присутствует герой. Как, например, инженер-путеец Николай Тихомиров, построивший собор Александра Невского и похороненный прямо за оградой, на территории собора.
— Или Гнусин (виновник страшного пожара в Новониколаевске в мае 1909 года, в котором огнем было уничтожено 22 квартала и почти 800 домов. — Ред.).
— Да, ведь он тоже герой, пусть и со знаком «минус». Тоже персонаж истории города.
— К некоторым мифам — про ходячие грибы, НЛО и товарищей из «Космопоиска» — мне показалось, вы относитесь скептически. Откуда это?
— Я отношусь к этому скептически, но все равно включаю в книгу, потому что они вроде специй. А без них блюдо будет пресным. Основа его — все равно мясо и овощи, но соль и перчик нужны.
— Вы склонны романтизировать и идеализировать прошлое?
— Склонен. Когда я писал «Мифосибирск», то это было позволительно для автора, потому что он пишет мифы и может, не трогая основу, интерпретировать их подачу, сделать ее своей. Когда я пишу реальную историю, как в «Городе-вестерне», то я ее сознательно не романтизирую, но моему стилю неосознанная романтизация все-таки присуща.
— Во времена моей учебы на историческом факультете наш декан, Юрий Говоров, говорил, что самый лучший исторический романист — это Валентин Пикуль. Вам близок его подход, когда берется некое реальное историческое событие и лицо, и в этот массив загружаются вымышленные персонажи, действия и диалоги?
— Я сам в свое время зачитывался Пикулем, но выдуманных персонажей у нас нет. В «Городе-вестерне» присутствует реальная история, и в ней нет ничего выдуманного с определенной авторской, имею в виду мою с Константином Осеевым, точки зрения. Хотя мы пошли несколько другим путем в этом смысле — мы сделали вставки, так называемые лирические отступления. Есть революционные, коммунальные и так далее, в которых даем какие-то интересные истории, где прослеживается параллель с «Мифосибирском». И хотя эти истории реально произошли, они романтизированы и поданы в соответствующем ключе.
«Мы живем на Востоке»
— Как вы сами ощущаете Новосибирск? Он меняется или остается таким же, как прежде?
— Меняется. Это разные города: тот, в котором я родился и где живу сейчас. Это и входит в концепцию «Города-вестерна» — что не существует истории одного города, а есть истории разных Новосибирсков. И тот четвертый, в котором я в основном и жил, отличен от того города, что сейчас. И дело даже не в том, что тогда был социализм, а сейчас капитализм. Он отличается людьми. Я сажусь в маршрутку, ее ведет приехавший, новый человек. Я иду в столовую, в ее названии есть слово «халяль». Это не является чем-то новым, мы сейчас работаем над двадцатыми годами, и я взял справочник по Новосибирску за 1928 год, там есть список прачечных — все названия на китайском языке. Но по сравнению с предыдущим городом население сильно изменилось. Здесь живет большое количество приехавших на работу, которые поживут и уедут, но это нормально, потому что Новосибирск — это город-перекресток.
— Он стал добрее?
— Стал другим. Я не стал бы употреблять какие-нибудь этические характеристики — «злее», «добрее», «человечнее». Он заметно стал другим. В чем-то можно поностальгировать по прежним межчеловеческим отношениям, а в чем-то современные люди стали свободнее и интереснее, в чем-то они более целеустремленные, ставят себе задачу и добиваются ее. Даже «Мифосибирск» в то время было бы сложнее реализовать. С другой стороны, очень многое осталось в нашем прошлом, о чем ностальгически вспоминаешь. О свободных улицах, о том, что не было жуткого дефицита детских садов. О той же пресловутой уверенности в завтрашнем дне. Это, конечно, стимулирует, но чисто субъективно для многих это не слишком хорошо.
— Как воспринимаете Новосибирск по отношению к другим сибирским городам? Меняется ли его место в Сибири? Возвышается?
— Это качели. Идет определенная конкуренция городов, которая и должна быть. Красноярск, Томск, может даже Омск, даже у Барнаула есть свое место, своя ниша. Не могу сказать, что как-то кардинально изменилось место Новосибирска за последние двадцать лет. Столичность сибирскую он сохранил, но ничего особо не приобрел. Некоторые вещи поменяли свой оттенок, цвет и характер.
— Когда я сюда приехал жить и работать, то увидел, извиняюсь за выражение, некие понты и притязания на столичность. Вот, по-вашему, это желание — быть главным городом в Сибири, — оно имеет под собой основу? Или это стремление деревенского парня стать городским молодцом, то есть Новосибирск — это столичный город или все же большая деревня?
— Это симбиоз. Во-первых, Новосибирск действительно был столицей Сибири, и это все осталось у жителей, передалось через поколения. Во-вторых, Новосибирск находится в таком положении, когда все потоки — людские, товарные, материальные, информационные — идут через нас. А тот, кто находится в центре, всегда чувствует некую свою привилегированность. С другой стороны, эти понты действительно имеют место. Мы, новосибирцы, их не замечаем, для нас это естественно, это видно только стороннему человеку. Это то же самое, что у москвичей — у них еще круче, а потом они удивляются, почему их не любят в регионах. А вот потому что, если ты разговариваешь на равных, то он этого не желает, хотя, может, внутренне и хочет. У нас это проявляется на порядок в меньшей степени, но я слышал подобные замечания и от жителей других городов, кто приезжал сюда.
— Мы находимся в центре страны — так что нужно Новосибирску, чтобы стать столицей России? Каким он должен быть в ментальном и городском смыслах?
— Мы не станем столицей государства, потому что страна в целом более европейская, чем Новосибирск. Это все-таки азиатский город, в том числе и по ментальности тоже. Всю жизнь здесь были казахи, которых раньше киргизами называли, алтайские и северные народности, особенно когда это была столица Сибирского края и сюда съезжались все, кто только мог. Все перемешалось, а потом добавилась Средняя Азия и даже вьетнамцы с китайцами. И для новосибирца этот местный Вавилон — обычное явление. Это привычный фон. А вот в Москве и Санкт-Петербурге, куда в последнее время поехали с Кавказа и Башкирии, возникли серьезные межнациональные проблемы, потому что там люди не привыкли к такому. А у нас в одном районе могут жить армяне с азербайджанцами и не конфликтовать друг с другом. Но это не значит, что у нас нет проблем с приезжими, нет преступности с большим национальным фактором. Все это есть. Просто мы более восточный город с более восточным менталитетом.
— Сейчас у нас 2014 год, можете ли вы представить и нарисовать картину «Новосибирск в 2100 году»?
— Представьте себе, что на Красном проспекте из привычных зданий только городской торговый комплекс и театр оперы и балета. А все остальное — здания, которые меняются постоянно. Потому что люди стали строить такие комплексы, в которых есть приемник и переносная ячейка. Захотел поставить здесь квартиру? Поставил. Завтра захотел ночевать на берегу Оби — прилетел дирижабль и перевез твою квартиру туда. Вот такой полностью движущийся и постоянно меняющийся городской пейзаж с отдельными статистическими архитектурными памятниками.
«Жечь сердца глаголом — не мое призвание»
— Для вас писательство — это стиль жизни?
— Ну, я не сразу начал это ощущать, постепенно. Теперь это не хобби, а действительно некий стиль. Это выражается в том, чему отдается приоритет во времени. А оно постоянно ускользает меж пальцев, и его не хватает на все: на семью, на отдых, на путешествия. Но этого не настолько жалко. Да, можно сожалеть, что не съездил в Санкт-Петербург. А вот ощущение, что ты не успел чего-то написать, хотя задумывал, что день прошел бездарно и строчки не написал — оно очень сильное, и это есть выражение того, что я — писатель.
— Себя ощущаете сибирским или российским писателем?
— Я пишу не только книги по краеведческой тематике. А даже если это тот же самый «Мифосибирск», то его прочли не только новосибирцы, но и жители других городов. В принципе, та книга так и задумывалась — как представление Новосибирска для иногородних. И «Мифосибирск» неожиданно для меня стал подарочной книгой — его дарят гостям города. Я ощущаю себя российским, русским писателем, потому что я пишу много чего общего, не частного и не краеведческого.
— Проживая в Сибири, вы понимаете, что живете на особой территории?
— Это безусловно — ощущаю свою сибирскую особенность.
— Тот самый пресловутый сибирский национализм?
— Я бы не называл это национализмом, потому что это в моем представлении не совсем хорошая штука. Противопоставление себя чему-либо. А я просто ощущаю себя, ощущаю свою национальную особенность. Я не такой, как они. Я не хуже и не лучше, просто иной. С удовольствием пойду к казахам, съем вместе с ними бешбармак — это их национальное блюдо, посижу в одном кругу, поговорю. У них есть своя ментальность, свой образ жизни и мысли, но я останусь собой. И точно так же я остаюсь сибиряком, хотя понимаю, что живу в России и являюсь ее частью.
— Означает ли это, что быть сибиряком — это быть дружелюбным ко всем остальным? Потому что Сибирь — это большой плавильный котел, из которого вышла нация с толерантным отношением к окружающим.
— Не нация, а некая общность. Чем западнее от нас, тем больше условностей и меньше свободы. Когда люди ехали на восток, с европейской части России в Новосибирск, то они так и говорили, мол, «у вас здесь живут другие люди, у вас так свободно, более человечные отношения». Когда же из Новосибирска переезжали на Дальний Восток, то изумлялись, что «это небо и земля, вы там, в Новосибирске, темный, недружелюбный и злобный народ по сравнению с теми, кто живет здесь — они более открытые и душевные». Вот эта душевность, очевидно, связана со степенью личной свободы. И чем восточнее, тем больше свободы было изначально, потому что тем дальше от «царя»! И это сохраняется до сих пор.
— Будучи писателем и особым человеком — сибиряком, как вы видите свою творческую миссию?
— Я не мыслю такими настолько высокими категориями, у меня все конкретно. Если я берусь писать повесть или рассказ, для меня главное, чтобы они содержали идею или мысль, которую я должен донести до читателя. Потому что у нас огромное море разливанное литературы, которая содержит только сюжет. И я не говорю о литературе, в которой и сюжета нет. Это нормально для начинающих, потому что в моих первых трех книжках есть только сюжет. И, слава богу, что те люди, которые встречались на моем творческом пути, научили меня, как нужно относиться к писательской профессии — что ты должен делать. И это выражалось не только в умении строить композиции, выстраивать диалоги, отношения и характеры героев, но и в том, насколько ты умело вкладываешь мысль, ты должен ее сначала родить, а потом делать сюжет и прочее. В этом, наверное, и есть моя миссия, а вот жечь сердца глаголом и прочие высокие материи — это не про меня.
«Смысл в самореализации»
— Спрошу вас как фантаста. Почему тот мир, который рисовал у себя Артур Кларк, — мир межпланетных путешествий и самообучающегося искусственного интеллекта, который в середине ХХ века видел совсем близко — начало XXI века, — не стал реальностью? Почему у нас нет антигравитации, летающих автомобилей и телепортов?
— Мне кажется, что изменилась сама фантастика. На мой взгляд, это произошло в 1960 годы, когда мир стараниями США и СССР оказался на грани ядерного уничтожения. До этого момента прогресс виделся светлым и желанным. А после Карибского кризиса собственно и появились все это массовые постапокалиптические произведения, всякие «зоны», «Сталкер» был написан, восстание роботов, «Матрица» и так далее. Прогресс, как некое будущее, стал видеться с отрицательным знаком. И он изменил свою суть, свое течение. Пошел в немного другую сторону, информационную. Имею в виду Интернет, сотовую связь, виртуальное пространство.
— Чтобы жизнь стала удобнее?
— Да, и фантасты инстинктивно стали избегать супер-роботизации, создания супер-оружия, но это не значит, что военные не стали его делать.
— А может вот это стремление к удобству связано с тем, что человечество осознало конечность своего существования — ведь когда-нибудь Земля и Солнце остынут — и вместо того, чтобы гнаться за некими химерами в виде полетов в другие галактики и колонизацию планет, сделать текущую жизнь приятнее и насыщеннее, удовлетворить сиюминутные потребности и желания?
— Это мне напоминает старый добрый анекдот о том, когда погаснет солнце. Мол, лектор говорит, что солнце погаснет через пять миллиардов лет. С рядов переспрашивают: «Через сколько?». Преподаватель отвечает, что через пять. Тот же самый голос: «Ну и отлично, а я думал, что через три». Человек не может своим сознанием охватить Вселенную, вот это пространство, бесконечность. Миллиард лет не помещается в голове. Можно написать, сколько миллионов входит в его состав, но четкого понимания, насколько это долго, не придет. Поэтому я не думаю что причина именно такая. Хотя, наверное, что-то и сыграло.
— Но с этим информационным прогрессом не утратили мы некую ценность своей жизни? Ведь раньше было желание долететь, зажечь, погасить, пройтись по пыльным дорожкам далеких планет — такие чисто прометеевские устремления. А сейчас?
— Совершенно верно. Во многом вы правы, что слетать на Луну — это одно, а сделать новую модель IPhone, которая отличается новыми функциями и внешним видом — совершенно другое. Достижением это не является. Это на самом деле вопрос, над которым стоит подумать, — является ли привнесение комфорта в жизнь достижением?
— Предлагаю еще один вопрос, над которым стоит подумать: в чем, по мнению писателя Игоря Маранина, смысл человеческой жизни?
— Как человеку верующему для меня смысл — в приближении к Богу. Если говорить о более приземленных вещах, то смысл человека в том, чтобы реализовать то, что в него заложено. Но не любым способом, потому что можно стать Геростратом. А реализовать себя так, чтобы мир стал в чем-то лучше. Ведь самое большое горе человека помимо лично-эмоционального — это нереализованность. Когда человек мается? Бывает, что в жизни все хорошо, но есть какой-то страх, или в душе что-то мешает и появляется желание пойти и напиться. Это оттого, что человек не реализован в своей сфере деятельности. И реализация вместе с успехом — это как хорошая энергия. Ведь есть термоядерный взрыв, а есть такой же взрыв у человека, и это дает энергию жить дальше. И чем успешнее реализация, тем большее энергии.
— Получается, что рецепт счастья — это самореализация?
— Это не полное счастье. Для полного существует еще и личная жизнь, коллективное взаимодействие. Но самое главное, что без основы как творческой реализации, на мой взгляд, чувствовать себя счастливым — невозможно.