Полезнее всего изучать историю музея через жизнь и работу его сотрудников. Читать мемуары, слушать рассказы… Это факт. Именно поэтому наш корреспондент, предварительно составив весомый перечень вопросов, отправился брать интервью у главного хранителя Государственного Русского музея Ивана Карлова. Перед входом в его кабинет почему-то неожиданно вспомнилось высказывание Казимира Малевича: «Искусство не имеет ни будущего, ни прошлого, следовательно, оно вечно сегодняшнее». Может, поэтому беседа получилась яркой, мозаичной и интригующей, как и многое, что хранится в музее.
– Иван Иванович, вы возглавляете одно из самых важных подразделений Русского музея – отдел хранения, реставрации и учета экспонатов. Начнем с цифр. Согласно документации, сколько десятков, а может, сотен тысяч единиц хранения составляет художественный фонд Русского музея?
– В Русском музее, который является самым большим музеем русского искусства в мире, находится на сегодняшний день 410 тыс. экспонатов. Когда я начинал здесь работать в 1975 году, сразу после университета, экспонатов в музее было около 300 тысяч. Сейчас коллекция значительно выросла – представлены все виды изобразительного и прикладного искусства: живопись, графика, скульптура, нумизматика, фотография, экспонаты из отдела новейших течений, историко-бытовые предметы из Летнего дворца Петра Первого и Домика Петра Первого на Петроградской стороне. Это очень широкий объем материалов. 16 тыс. экспонатов – это только собрание живописи (для сравнения – в коллекции Лувра порядка 6 тыс. картин).
Номер один – Айвазовский
– Музей был организован в 1895 году по именному Указу императора Николая Второго…
– Русский музей был учрежден Николаем Вторым в память о своем отце. Часто ошибочно пишут, что это был Русский музей им. Александра Третьего. На самом деле, название было «Русский музей императора Александра Третьего». Предложил это название, если верить воспоминаниям, граф Сергей Юльевич Витте – большой почитатель Александра Третьего. Музей находился в подчинении Министерства императорского двора. Управляющим мог быть только член императорского дома. В одном из документов, кажется даже в уставе, было написано, что работа в Русском музее (на тот момент здесь работало немного сотрудников, но очень значимых – Бенуа, Нерадовский) «является честью». На работу принимали путем публичного конкурса под эгидой Академии художеств. Служащие, которые здесь работали, являлись государственными служащими. Они шли по ведомству Министерства императорского двора, что давало им ряд привилегий. На все торжественные приемы в Зимнем дворце (балы, к примеру) можно было приходить без специального именного приглашения – «надел парадный мундир и пошел». Но еще более приятной привилегией была пенсия, она рассчитывалась так: после двадцатилетней службы они получали оклад, умноженный на два.
– Какое именно произведение искусства в музее имеет символический номер один?
– Конец XIX века ничем не отличается от нынешних лет. Император издал указ, и все стали его выполнять. Причем выполнять его стали и учреждения подвластные императору, прежде всего Академия художеств, и обычные подданные. Первым экспонатом стал очень достойный предмет – картина Айвазовского «Буря у мыса Айя» 1875 года. Поступила она из Академии художеств в августе 1897 года, когда в помещение Михайловского дворца начали свозить экспонаты. Запись о первом экспонате находится в старинной книге поступлений. В общей сложности из Академии художеств поступило 248 произведений. Из Эрмитажа – 615. Произведения искусства музею отдал и сам Николай Второй. Были крупные дары от наследников – князя Алексея Лобанова-Ростовского и княгини Марии Тенишевой.
До 1917 года в музей постоянно поступали иконы из монастырей. Это важно сказать в контексте разговора о реституции ценностей. У нас практически все иконы и утварь поступили в хранение путем передачи. И лишь незначительная часть – путем ликвидации церквей в 1930-е годы. Испокон века церковь любила новое убранство. Старинные иконы и утварь всегда заменялись новыми. Все, что церковь заменила, было передано в музей. Есть еще иконы и утварь, которые были спасены в 1960-е годы. Русский музей тогда отправлял каждое лето экспедиции на север страны и в центральную Россию. Наши сотрудники находили иконы в заброшенных церквях, часто переоборудованных советской властью, например, под зернохранилища. Иконы отдавали и сами люди.
В музее есть отдел народного искусства, который занимается хранением и изучением большого количества подобных материалов – это и вышивка, и деревянная резьба, и глиняная игрушка, и многое другое. Поскольку народное искусство оказало влияние на очень многое и многих – в том числе и на художников русского авангарда, то у нас большим успехом пользовались выставки, где были показаны в одних залах работы авангардистов (Казимира Малевича) и памятники народного искусства.
– Русский музей входит в число крупнейших мировых музеев. В нем представлены художественные произведения за более чем тысячелетнюю историю государства Российского – от памятников древнерусского искусства до произведений современных направлений. Музеи-гиганты, подобные Русскому музею, часто сравнивают с айсбергом, у которого надводная, меньшая, часть – это постоянная экспозиция, а большая часть, подводная, – необъятные фонды. Какое соотношение между экспозицией и фондами в Русском музее?
– Такой вопрос встает всегда: а сколько из хранимых музеем экспонатов нужно показывать публике? Сразу скажу, что у нас показывается 3%. С одной стороны, это мало. С другой стороны, если пересчитать, сколько будет 3% от 410 тыс. экспонатов, то не очень-то и мало. В мире цифры практики экспонирования колеблются от 3 до 8%. Но это тоже зависит от того, что показывать. Живопись – это одно, нумизматика – совершенно другое.
Еще с 1917 года и по сей день часто возникают такие идеи: «Давайте все отдадим народу!», «Почему вы только 3% показываете?», «Давайте экспонаты по всей стране разошлем, чтобы были в каждом районе Репины и Суриковы». Кроме того, есть и такие мысли: «Если экспонатов много, по пять экземпляров, то давайте их продадим и купим паровоз!» В 1930-е годы, к сожалению, это и было сделано… Но в большинстве случаев все эти идеи не были реализованы только благодаря тому, что музейные сотрудники были против. Так многое удалось спасти.
Порошок и зицпредседатель
– Русский музей в постсоветское время прирос филиалами. Как проходил процесс присоединения?
– Вообще, музей – это интересный институт. В 1990-е годы многие организации исчезли, прекратили свое достойное существование. Парадокс, но все музеи, которые всегда находились на нижней ступеньке благ и возможностей, выжили. В Русском музее в советское время для сотрудников не было ничего: ни очереди на квартиры, ни путевок, ни распределения ковров, ни праздничных продуктовых наборов, ни санаториев для детей… И самая маленькая, минимальная по стране, заработная плата. Когда произошел революционный излом и было сказано: «Берите свободы столько, сколько хотите!», музеи Петербурга стали жить лучше. Да, зарплата оставалась маленькая, но, по крайней мере, в те годы ее выплачивали всегда. Никто не уволился, и никого не уволили. Ранее музей не мог вести зарубежную выставочную деятельность – все это делалось только через союзное министерство. Были две-три выставки в год в Индии и в странах соцлагеря. Заключалось это в том, что просто спускали разнарядку сверху – дайте те и эти картины. И кто-то из министерства туда с картинами ездил. А когда все это стало возможным – моментально образовались и связи, и контакты; стали организовываться выставки.
Музей стал прирастать территориями.
– Вы имеете в виду Мраморным дворцом, Михайловским замком, Строгановским дворцом, Летним садом с Летним дворцом и Домиком Петра Первого?
– Все филиалы появились при мне. Первым был еще в советское время Строгановский дворец. Здесь находилась засекреченная военно-техническая организация. Когда она перестала существовать, мы приступили к музеефикации уникального здания, начали шаг за шагом восстанавливать исторические интерьеры. Благодаря счастливому стечению обстоятельств познакомились с потомком Строгановых – Еленой Строгановой на выставке Ив Сен Лорана в Этнографическом музее. Она была у кутюрье директором по международным проектам. Впервые приехав в Россию, по вполне понятным причинам не испытывала дружеских чувств по отношению к СССР. Ее отношение можно понять. Ведь еще в 1926 году в Берлине состоялся аукцион, который очень незамысловато назывался – «Строгановский дворец». И почти все, что тогда было во дворце, распродали, причем за копейки. Покупать эти вещи теперь, конечно, можно, но уже за огромные деньги. Познакомившись с сотрудниками Русского музея и поняв, что мы восстанавливаем Строгановский дворец, Елена Строганова свое отношение поменяла, стала нам активно помогать, создала специальный фонд, привлекла значительные средства, способствовала возрождению замечательного дворца в историческом центре Санкт-Петербурга.
В Михайловском (Инженерном) замке находился Всесоюзный научно-исследовательский институт технической эстетики. Сейчас, в век цифры, молодое поколение, наверное, даже не знает, что тогда информация хранилась на микрофишах. (Микрофиша – копия плоских оригиналов документа, изготовленная фотографическим способом в виде микроформы на прозрачной форматной фотопленке с последовательным расположением кадров в несколько рядов. – «Эксперт С-З».) Могу засвидетельствовать, что после прекращения деятельности этой организации я ходил по помещениям замка чуть ли не по колено в этих брошенных микрофишах, оказавшихся тогда никому не нужными. Просто в какой-то момент у института прекратилось союзное финансирование, и он сдал все площади замка разным организациям. Чего там только не было! Например, магазин по торговле стиральным порошком. Но не порошком в упаковке, а на развес. Можете себе представить, что в Тронном зале замка были кучи стирального порошка в человеческий рост? Люди приходили, покупали. Им совком насыпали порошок. В другом зале – секонд-хенд из Европы. Всего 17 организаций. Никогда не забуду один случай, когда я пришел в историческую спальню в замке, где был убит Павел Первый, и увидел: стоит большой стеклянный письменный стол, кресло кожаное, перед столом – гигантский телевизор Panasonic. На экране идут диснеевские мультики, а в кресле в черном костюме сидит президент нефтяной компании, как явствовало из таблички на двери (подросток 16 лет, с отклонениями в развитии). Видимо, как у Ильфа и Петрова, председатель здесь был в случае чего «для отсидки».
Елене Кальницкой, которая сейчас возглавляет ГМЗ «Петергоф», а тогда была руководителем филиала «Михайловский замок», в какой-то момент полицейские даже выдали тревожную кнопку – мало ли что… Вот такие были сложные времена.
Особая страница в новейшей истории Русского музея – присоединение Михайловского, а потом и Летнего сада, других садовых территорий. Это потребовало создания несвойственных музею ранее новых структур – садово-паркового хозяйства, ландшафтных специалистов. Кстати, любопытно, что вместе с Михайловским садом к нам мог бы перейти дом Репина, который сейчас в «Пенатах». Спросите, каким образом? Отвечу: когда Сергей Киров Корнея Чуковского отправлял в Куоккалу к Репину с уговорами, чтобы художник вернулся в Советский Союз, было озвучено такое предложение: «Можете с собой забрать весь свой дом и перевезти по бревнышку в Михайловский сад!» Не знаю, как бы мы с этим сейчас разбирались, если бы Репин согласился. Но он не согласился.
Музею денег всегда мало
– Всемирно известные аукционы Sotheby’s и Christie’s регулярно устраивают специальные торги произведениями русского искусства, древнерусскими иконами и изделиями русской фирмы Фаберже. Контактирует ли музей с этими и другими аукционами, на которых продаются произведения русского искусства? Много ли средств выделяет музею правительство РФ на приобретение художественных произведений?
– Собственных средств у музея нет. Покупки осуществляются благодаря Министерству культуры и спонсорам. Музею сколько ни выдели средств – все мало. Я объясню почему. Цены на произведения русского искусства совершенно невероятные по известным всем причинам. Дороже всех – работы Айвазовского, Шишкина, Саврасова. Видимо, людям, которые имеют средства на покупку полотен этих художников, все эти имена знакомы с детских времен, когда репродукции в «Огоньке» печатали… Модно иметь их в своем собрании. Я говорю это, никак не умаляя достоинства художников, но подчас выбор картин, как мне кажется, происходит по наитию и принципу «где-то я эту фамилию художника уже слышал». А цены взвинчивают. Еще традиционно немыслимые цены на произведения русского авангарда, которого в мире в принципе не так много.
Бывают и комичные случаи, когда современные художники оставляют свои картины в музейном гардеробе. Вероятно, они делают это с весьма прозаичным финансовым расчетом: «Укажу в резюме – мои картины находятся в Русском музее». Конечно, ничто не принимается в музей автоматически. Все решения о поступлении произведений в музейные фонды принимаются коллегиально, после тщательного и всестороннего изучения и на основании решения Экспертной фондово-закупочной комиссии.
– На выставках современного искусства в филиале музея – Мраморном дворце экспонируются инсталляции, составленные иногда из бытовых вещей столь разнообразных предметов, что диву даешься. Хочется вспомнить Энди Уорхола, который сказал: «Если хорошенько подумать, то супермаркет тоже нечто вроде музея». Его томатный суп ведь стал арт-объектом… Покупает ли музей такие произведения искусства и как обеспечивает их долговременное хранение?
– Действительно, экспонат может быть из чего угодно. Сегодня еще не принят, но уже существует в разработанном в недрах Министерства культуры документе «Единые правила и условия учета и хранения музейных предметов и музейных коллекций…» пункт о выделении специального экспериментального фонда для коллекций произведений, выполненных в нетрадиционной технике и состоящих из нетрадиционных материалов. Как правило, это авторские инсталляции с оригинальной художественной концепцией, состоящие из недолговечных материалов (поролон, резина, баннерная ткань, пластик, органические вещества). В документе указывается, что устойчивость подобных экспонатов к длительному использованию не проверена временем и не определена, в связи с этим директор музея может распорядиться (на основании экспертизы!) исключить какой-либо экспонат из экспериментального фонда за недолговечностью. Пока в нашем хранении есть только одно «песочное произведение», которое мы стараемся лишний раз не тревожить.
Охрана на уровне
– На некоторых картинах на лицевой стороне масляной краской нанесены инвентарные номера дореволюционных хранилищ – музея Академии художеств и дворцовых собраний. На гравюрах и акварелях видны маленькие штампики с монограммой «РМ» или «ГРМ». Недавно директор Эрмитажа Михаил Пиотровский озвучил в СМИ, что Эрмитаж создал «инновационный метод тайной маркировки экспонатов», который позволит предотвратить подмену оригинала копией и поможет найти экспонат в случае его хищения. Что делает в этом направлении Русский музей? Как сейчас клеймят вновь поступившие произведения?
– Все эти разработки – ответ на вызов времени. Системы защиты, безусловно, вещь необходимая, которая сегодня строится на основе новейших научно-технических разработок. Не так давно во всех крупных музеях появились службы безопасности, которые чаще всего осуществляют не силовой контроль (этим занимается полиция), а технический – организуют систему сигнализации, систему периметральной охраны, защиты отдельных экспонатов и т.п. До этого момента их просто не было. Раньше на моей памяти еще в начале 1970-х годов в Русском музее было так: во дворе Михайловского дворца стояла зеленая будка, в которой сидела простая женщина – баба Зина. Она осуществляла контроль на входе, она же (как ей удавалось раздваиваться?!) была гардеробщицей служебного гардероба. И вот однажды я в служебном гардеробе в далеком 1975 году повесил плащ, а на крючок сверху еще повесил шарф. А с ее точки зрения шарф я должен был положить в рукав! Баба Зина объяснила мне, как надо обращаться с шарфом на таком «языке» балтийского боцмана, которого я с тех пор не слышал. И запомнил навсегда. Она держала всех в страхе. Это и была вся охрана.
Сегодня ситуация другая. В музее создана многоуровневая система защиты коллекций, зданий, территорий, посетителей и персонала. Функционирует эффективная сеть полицейских и сторожевых постов. Все экспозиционные и фондовые помещения оснащены системами современной охранной сигнализации с выводом на пульты централизованного наблюдения. Организован удаленный мониторинг всех музейных территорий с видеорегистрацией событий. На всех объектах, на контрольно-пропускных постах, установлены стационарные металлодетекторы в комплекте с депозитарными шкафами-ячейками, чтобы предотвратить внос запрещенных предметов. Внедряются системы маркирования от хищений художественных ценностей. Система маркирования на основе метода штрихового кодирования используется с 2003 года и применяется для маркировки ящиков и грузов, в пропусках для идентификации сотрудников, для контроля парковочных мест и для учета въезда/выезда автотранспорта на территориях музея. Система маркирования на основе использования радиочастотных меток (RFID) пассивного и активного типов с применением стационарных и мобильных считывателей используется с 2005 года. Но настоящим ноу-хау стало создание специальной автоматизированной системы технико-технологического исследования, идентификации и контроля хранения экспонатов, позволяющей сделать сам музейный предмет своего рода «меткой». То есть за основу взяты уникальные и только единственному предмету свойственные особенности и объективные характеристики: мультипозиционное фотоизображение, макрофотоизображение, линейно-весовые параметры. Набор этих характеристик предназначен для работы эксперта по идентификации подлинности предмета хранения. Музейный объект сканируется, и в программу записываются все данные о его состоянии: потертости, трещины, сколы, разломы и т.д. Именно информация об этих индивидуальных особенностях, которые невозможно отнять у предмета, как отпечатки пальцев у человека, даст возможность судить о его подлинности, станет своего рода гарантом защиты от подделок.
– В вашем ведении находятся тысячи произведений искусства. Есть ли среди них любимые? Какому периоду искусства вы отдаете предпочтение?
– Музей – такая институция, попав в которую либо через два месяца уходят без сожаления и потом всем рассказывают, что не дай бог туда вернуться, либо остаются на всю жизнь. Я счастлив, что в 1975 году после окончания университета судьба привела меня именно в Русский музей. Кстати, первая запись в моей трудовой книжке – музейный смотритель (на деле исполняющий роль экскурсовода). Так повернулось, что мне не довелось вплотную работать лишь над одной темой, быть узким музейным специалистом, моя деятельность оказалась разносторонней, а с учетом времени – 1980-2000-е годы – чрезвычайно увлекательной. Известный факт, что в музеях живут долго. Это не просто наблюдение, а официальные данные ЮНЕСКО: в любой стране продолжительность жизни музейных сотрудников и преподавателей высшей школы на три-четыре года больше, чем продолжительность жизни работника какой-либо другой специальности. Это дает повод для оптимизма.
А если о приоритетах… Конечно, если отвечать политкорректно, то «все дети любимые», но если по существу, то я и сегодня с удовольствием задерживаюсь в залах, в которых много лет назад особенно часто проводил экскурсии. Ближе всего мне Коровин, Серов, Левитан.
Санкт-Петербург
СПРАВКА
Иван Карлов родился 27 июля 1953 года в Ленинграде. Учился на кафедре истории искусства и в аспирантуре исторического факультета Ленинградского государственного университета. Кандидат философских наук. С 1975 года работает в Русском музее. В 1989 году стал главным хранителем. Участник всероссийских и международных научных конференций. Член правления Творческого союза музейных работников Санкт-Петербурга и Ленинградской области, член Международного совета музеев (IСОМ). Заслуженный работник культуры РФ.