Задать вопрос Давиду Голощекину: «Что для вас джаз?» – равносильно тому, что дать понять знаменитому петербургскому мультиинструменталисту, художественному руководителю и основателю Филармонии джазовой музыки, что вы плохо знакомы с его биографией. А джаз для этого музыканта – абсолютно все, вся его жизнь. В последнем номере уходящего 2014 года мы разместили интервью именно с ним. Почему? Вероятно, одной из причин можно считать и ту, что вот уже второй год подряд он и его коллектив «открывают» первый день нового года звуками неустаревающего джаза в Большом зале Филармонии им. Д.Д. Шостаковича.
Пропагандист
– Давид Семенович, очень давно хотела у вас просить о предыстории создания ленты «Когда святые маршируют», которую вы рекомендуете тем, кто хочет узнать о джазе в Советском Союзе.
– Автор сценария Александр Житинский. Мы с ним дружили. Еще была режиссер Динара Асанова. Тоже очень любила джаз. Она, собственно, и заказала Александру Житинскому сценарий. Он тогда еще только начинал работать, в «Смене» публиковался. Я с Динарой не был знаком. Хотя я из киношной семьи – мой отец был один из первых директоров на «Ленфильме», поэтому я ленфильмовскую ситуацию очень хорошо знал и знаю до сих пор. Словом, Саша Житинский стал собирать информацию о джазе. Однажды он вдруг мне звонит и говорит (я еще тогда ничего не знал о готовящемся сценарии): «Можно я приду? Мне надо с тобой поговорить». Он пришел ко мне домой, и мы проговорили часов семь. Выпита была бутылка коньяка. Он долго расспрашивал о том, как я начинал играть джаз, с кем и т.д. Это было в конце 70-х – начале 80-х годов. Потом он ходил с расспросами в джаз-клуб «Квадрат». И все. Проходит лет десять. Вдруг приходит ко мне Владимир Воробьев. Мы не были знакомы. Он был очень долгое время режиссером в Театре музыкальной комедии. Долго боролся там за то, чтобы новшества вводились, ставились мюзиклы. Крайне прогрессивный человек. Но на тот момент он оказался без работы, потому что те новшества, которые он вводил в театре, не устраивали возрастную ретроградскую актерскую труппу. Они хотели петь только Кальмана, а он предлагал мюзиклы. В итоге он подался на «Ленфильм». Пришел в сценарный отдел, и ему выдали папку с запылившимся сценарием про джаз для Динары Асановой. Он взял от безысходности. Позвонил мне и предложил встретиться. Приходит ко мне в Филармонию на Загородный проспект. Это 90-й год. Мы только первый год как открылись. И дает мне сценарий почитать. При этом ставит условие, что если я соглашусь принимать участие в этом фильме, то он будет его снимать. Если нет, то нет. Я согласился, потому что являюсь пропагандистом джаза в любом виде. Мы очень быстро начали снимать. Когда был сделан первый монтаж, меня пригласили посмотреть. Сидели с ним вдвоем в просмотровом зале. «Ну как?» Знаете, что я ему ответил? Хотя, нет, это непечатное. (Улыбается.) Он тогда, кстати, был под большим впечатлением от фильма «Коттон-клуб» Фрэнсиса Форда Копполы с Ричардом Гиром в главной роли, стремился и нашу советскую историю джаза показать подобным образом. А все было несколько иначе. Потом по моим правкам он все исправлял. Погиб он, к сожалению, при жутких обстоятельствах: жил на Фонтанке недалеко от Невского проспекта. Ночью, 91-92 года, шел домой. В парадной получил по голове какой-то железной штукой. И намертво. Из кошелька украли три копейки!!!
– В этом фильме звучит мелодия «Сиреневый час». Это ваша визитная карточка?
– Там много звучит джаза академического, классического. Но нужна была главная тема, ведь лента мелодраматическая. Так я сочинил эту мелодию, которую сыграл на разных инструментах в разном характере и в разных темпах. И эта мелодия очень полюбилась. Я ее часто исполняю на концертах. Буду играть ее и в Филармонии, в Большом зале 1 января. Я считаю, что она является одной из моих удач.
Новый год тесной компанией
– Хорошо, что вы заговорили про Филармонию. Вы второй год подряд в отнюдь не заурядный для российского человека день 1 января даете концерт. Как вы на такое решились?
– Большой зал Филармонии, безусловно – место престижное. Вместе с тем, не так часто используемое как джазовая площадка. Я с детства хожу в Большой зал Филармонии, потому что, когда я учился в десятилетке при консерватории, нам бесплатно предоставляли возможность ее посещать. И я помню Евгения Мравинского, выступления Ван Клиберна. В прошлом году зал был полный, и это меня приятно удивило.
Честно говоря, время ночного гуляния в Новый год для меня уже прошло. Конечно, в период моей молодости мы собирались большими компаниями, веселись до 6 утра. Это была гульба в хорошем смысле этого слова, но не пьянство, безусловно. Со временем все ушло. И сейчас я встречаю Новый год в очень тесной маленькой компании, среди родственников и близких друзей. Никаких шумных пиров, никаких ресторанов. Я, кстати, не любил рестораны никогда.
– В одном из интервью вы говорите о словах вашей мамы: «Додик, ты плохо кончишь. Ты кончишь в ресторане».
– Да, мама этого боялась. Но ей удалось застать те времена, когда открылась Филармония джазовой музыки, а я получил звание заслуженного артиста. Хотя, признаюсь, раньше мне приходилось играть в ресторане в сам Новый год. Теперь я отказываюсь напрочь. Хочу как нормальный белый господин сидеть дома. (Улыбается.) Что касается Большого зала Филармонии, то история такая. В прошлом году это было первый раз в моей жизни, когда я согласился выступить 1 января. Но в связи с тем что накануне я особо не праздновал, то подобного рода концерт мне дался легко. В этом году вновь будет концерт. Одно отделение будет инструментальное, другое – вокальное. Выступление будет отличаться от предыдущего. В прошлом году со мной были «Струны Петербурга». В этом – мы больше развернем джазовый пласт, покажем возможности пианиста, барабанщика, контрабасиста. Они будут проявлять себя. Кроме того, у нас появилась новая солистка – Юлия Касьян. Талантливая и яркая звезда. Она поет еще и оперу. Заканчивает магистратуру. В этом составе выступит один из ярких гитаристов Гасан Багиров. Потом я хочу, чтобы полностью раскрыл себя наш лучший пианист Николай Сизов. И я сыграю несколько своих новых тем, которые в том году не звучали.
– На прошлом концерте вы сказали, что любите творчество Анны Ахматовой. И написали произведение на строки: «Я к розам хочу, в тот единственный сад, где лучшая в мире стоит из оград…» И были очень рады, что публика узнала это стихотворение, что есть люди, для кого эти строчки – не пустые звуки. А чем сегодня вы вдохновляетесь?
– Вы знаете, мне очень трудно охарактеризовать этот процесс. Вот мне удалось найти что-то в стихотворении «Летний сад». Это было совершенно случайно. Я никогда не считал себя композитором-песенником. Я джазовый музыкант. У меня получались какие-то отдельные темы-импровизации. Но я никогда не ставил себе задачу, чтобы мои песни пели Филипп Киркоров, Дима Билан и Стас Михайлов. Я действительно люблю стихи Анны Ахматовой, а кто их не любит? Думаю, что все, кто понимает в поэзии, обращались к ее творчеству. И мне показалось, что моя вещь получилась неплохо. Хотя я противник исполнения джаза на русском языке. В равной степени как на французском и итальянском. Джаз – если мы говорим о вокале – должен звучать только на английском. Так же, как оперы Верди, Доницетти, Пуччини и итальянский язык – это единое целое.
Однажды судьба чуть не свела меня с Еленой Образцовой. Ко мне обратился ее продюсер: «Елена Васильевна хочет петь джаз». Я очень большой поклонник ее творчества. Для меня она одна из самых почитаемых певиц. Я сказал, хорошо, пусть она пришлет тот материал, который хотела бы с моим ансамблем исполнить. Прислала. Это оказались лучшие образцы – Элла Фицджеральд, Билли Холидей. И я подумал, а как она будет петь? С ее академическим подходом и шикарным меццо? Засомневался. И отдал это своему ученику Игорю Бутману. Он сделал концерт в Большом зале Филармонии. Это было не слишком хорошо… Как два отдельных сегмента в одном выступлении. Образцова, которая «мучилась» с джазом, и джазисты, которые просто играли свою музыку. В единое целое не удалось совместить. Елена Васильевна больше не стала делать таких экспериментов. А потом мы с ней встретились на одном концерте в Москве. Это были произведения Эллингтона. И она пела его духовную музыку, где как раз и нужен вокал академический. Тогда она мне призналась, что не подозревала, как трудно, оказывается, петь джаз.
Нет стремления
– В книге Владимира Фейертага о ленинградском джазе есть, на мой взгляд, следующая мысль: в советское время джаз был нервом, запретным плодом, и вокруг этого явления все крутилось. А что сегодня, с вашей точки зрения, заставляет людей слушать и любить джаз?
– Понимаете, Юля, естественно, что джаз в советский период был одним, а сегодня он другой. Причина одна. Джаз был под запретом по идеологическим причинам. Он был крайне нежелателен. Это привлекало интерес аудитории. Настоящий интерес! А вот, к примеру, сегодня, чем мы можем возбудить интерес у аудитории? Ничем. Разве что депутат Милонов может возражать против приезда Мадонны. Хотя и это уже никому не интересно. Вы можете пойти куда угодно, получить что угодно. Все доступно. Но вам и в порнотеатре будет не особенно весело, потому что ни к чему нет стремления.
– В этом-то и проблема!
– Но одно в джазе остается неизменным – желание играть. Люди моего поколения, зараженные джазовой бациллой, независимо от того, можно было слушать джаз или нельзя, делали это. Нас вдохновлял сам процесс музицирования. Джаз – это искусство личности, где ты исполняешь не чью-то музыку по нотам, как в классике, а свою. Импровизация – возможность показать себя. Именно этот процесс движет молодыми и сегодня. Меня часто спрашивали о том, какова судьба джаза, не обречен ли он на исчезновение? Я отвечаю всегда одинаково: если найдутся люди, любящие импровизировать, они будут играть, вне зависимости от того, есть запреты или нет. Джаз пережил наплыв и рок-музыки, и поп-музыки…История джаза ведь такова: возник в 20-е годы в Америке, потом перекинулся в 50-е в Европу и был единственным (не считая блюза) в своем роде. Как только появилась популярная музыка с возникновением The Beatles, конечно, произошло деление аудитории. В Советском Союзе метаморфозы с джазом произошли в связи с появлением рока. Тогда власть переключила все внимание на борьбу с теми, кто выходил из подворотен во главе с Виктором Цоем и кричал: «Перемен». А джазовым музыкантам, напротив, разрешили официально выступать. Пусть играют, дудят в свои саксофоны и дудки, в них никакой опасности нет, а вот «Перемен» – запретим. Молодежь тогда поголовно увлеклась роком. Я как раз в те времена открыл Филармонию джазовой музыки 1 января 1989 года и с ужасом думал: «А кто же ко мне придет, если у всех на уме рок?»
Кафе «Восток»
– Вопрос относительно сотрудничества с Александром Филиппенко на тему совмещения джаза и произведений Сергея Довлатова, Иосифа Бродского…
– Хороший вопрос! С Александром Филиппенко мы давно знакомы, и я знаю его как большого любителя джаза. Не все актеры такого возраста, как он, столь трепетно относятся к джазу. Но он, конечно, джазовый фанатик. Он бывал на фестивалях, среди публики. Мы неоднократно встречались. Года два-три назад мне последовало от него предложение сделать вот такую интересную программу, основанную на творчестве Довлатова, Бродского и других. А ведь мне приходилось бывать в их компании. Дом культуры работников пищевой промышленности, где теперь находится гостиница «Эрмитаж», был для нас в советское время культовым местом. Там было небольшое кафе «Восток». И в этом кафе, благодаря прогрессивным руководителям этого дома культуры, устраивались вечера. Один вечер был для поэтов, писателей (среди них, как вы уже догадываетесь, были Довлатов и Бродский), другой для бардов. Третий – наш, для джазистов. И все эти компании перемешались. Мы общались, пили портвейн. Тогда я ничего не понимал. Что Довлатов будет Довлатовым, а Бродский Бродским. Мне говорили: «Смотри, Бродский!» А я отвечал: «Ну и что, а я Голощекин!» Мне было 18 лет, что вы хотите! В Нью-Йорке ведь открыли улицу Довлатова…
– Между прочим, интересно, как это выглядит, и обращают ли на эту надпись внимание. Просто помню свои впечатления от посещения дома Бродского в Нью-Йорке. Нашла только по фотографии, на которой Бродский сидит на ступенях этого дома. Никакой таблички. Мне потом сказали, что для американской культуры – Бродский не особо важен. С Довлатовым, видите, немного другая история происходит…
– Вполне понятная ситуация… Ну а кто для них Бродский? Я, кстати, когда в Америке был, очень хотел с ним встретиться. Немного отвлекусь, расскажу, как я в принципе отношусь к Америке. Со мной в жизни произошла адская метаморфоза – когда я был невыездной и грезил о Штатах (у нас был миф, рожденный пластинками и фотографиями), то лучшей награды для меня не было, чем там оказаться. Я свято верил, что каждый американец любит джаз. Что в Штатах живут эмоциональные, улыбчивые люди. В 1989 году я туда первый раз попал с гастролями «Ленинградского диксиленда». Мы по всем штатам проехали… И вот я, мечтавший об Америке, я, носивший пиджаки только с надписями Made in USA, я, ходивший по комиссионкам в поисках американских ботинок с разводами, увидел, что на самом деле у них нет ни ботинок, ни костюмов, ни, что самое страшное, людей, которые любят джаз. У меня был шок после выступлений, когда ко мне подходили седовласые люди и говорили: «Вы открыли нам джаз!» Я? Человек из-за железного занавеса?!. Причем, когда ко мне подходили, хлопали по плечу и восторженно реагировали, обязательно звучал вопрос: «А чем ты занимаешься? Какая у тебя профессия? What is your business?» И, узнав, что я профессиональный музыкант, они недоумевали. Для Америки так: все могут на улицах играть, но деньги надо другим способом зарабатывать.
Потом, когда я поехал второй, третий раз, мне предложили место преподавателя в Массачусетском университете. И я, наверное, остался бы, если бы не возникла Филармония джазовой музыки. Потому что все, кто уехал, все мои друзья и коллеги болтаются теперь снова здесь. Все проклинают сломанную жизнь, американских жен… Возвращаюсь к Бродскому. В одном из университетов ко мне подошел преподаватель русского языка, поляк, и предложил мне устроить встречу с Бродским. Но тот не согласился, видимо, настолько ему не хотелось ворошить прошлое, бередить больную рану. Для него в тот момент настало время подведения итогов жизни.
Воздух
– Взять у вас интервью – дело непростое. Вы в поездках. Любите ездить на гастроли?
– Сейчас уже нет. Я с 19 лет в поездах, самолетах, гостиницах…. А теперь мне уже 70. И я немного хочу сбавить темп. Я проехал весь Советский Союз вдоль и поперек. И не один раз! От всех границ, какие у нас только есть. Я даже по колхозам играл. Впечатлений у меня много. Люблю возвращаться в Екатеринбург, Новосибирск, Самару, Нижний Новгород. Там есть публика, которая помнит меня 30 лет назад.
– Думаю, для людей это очень важно. Не будем отрицать, что сегодня вокруг много всего такого, чего и не хотелось бы ни видеть, ни слышать. А приходится… Поэтому такие джазовые концерты, вероятно, для многих – это воздух.
– Воздух… Да, это так. Если представить, ну какой же дурак 1 января в Большой зал Филармонии пойдет джаз слушать?! Но приходят. И я не для пиара это говорю, для меня самого это большой сюрприз. Но такие люди есть.
– Есть ведь мнение, что джаз – это «праздник в самом его чистом виде». Вот за праздником и идут. Причем те, кто смысл праздника понимает верно. А не на Стаса Михайлова, которого вы упомянули в начале нашей беседы, хотя и у него почитателей достаточно. Чуть ли не стадионы. Это, правда, другая тема…Есть замечательная фраза: «Suum cuique. Каждому свое».
– А вы никогда не задумывались, что значит такая благодарная публика для музыканта? Вернее, думаю, что задумывались, но не можете это прочувствовать и описать. Я вам скажу: есть музыканты двух сортов. Первые, кто отрешенно играет, и им все равно, что ощущает публика. Есть другие – для тех важно, как звук трогает душу человека. Я – второго типа.
Досье
Давид Голощекин – джазовый музыкант и аранжировщик. Окончил музыкальное училище при Ленинградской государственной консерватории имени Н.А. Римского-Корсакова.
Владеет фортепиано, трубой, флюгель-горном, саксофоном, скрипкой, контрабасом, ударными, виброфоном. В 1969 году создал собственный джазовый ансамбль. Создатель Ленинградского (Петербургского) джаз-клуба. В 1989 году основал Санкт-Петербургскую государственную Филармонию джазовой музыки. Профессор Российского государственного педагогического университета. Народный артист России. Награжден орденом Дружбы.